Луны Юпитера | страница 67



Он подумывал ей позвонить – не сейчас и не для того, чтобы обсудить королеву Викторию, а чтобы рассказать о катастрофе и сообщить, что он в Лондоне. Кстати, он ее не предупредил, что не сможет прийти в среду. Отложил на потом. На потом. Сейчас это потеряло смысл. Все изменилось. Да и позвонить отсюда он не мог: телефоны стояли у всех на виду.

Грета сказала, что видела кафетерий, точнее, указатель. Шел десятый час, а они еще не ужинали.

– Нужно есть, – сказала Грета, но не обращаясь к Теду, а просто извлекая на свет один из своих жизненных принципов.

Наверное, в этот миг ей было бы легче перейти на финский. Но с Тедом она по-фински не разговаривала. Он знал всего лишь несколько слов, потому что его родители настаивали на английском. А родители Греты – наоборот. В Ханратти ей не с кем было говорить по-фински; для нее это стало серьезной преградой. Их счета за телефон переходили границы разумного, но Тед, по собственному убеждению, не мог запрещать жене долгие, унылые, но вроде бы ободряющие ее разговоры с матерью и сестрами.

Они взяли кофе и сэндвичи с ветчиной и сыром. Грета захотела еще кусок пирога с изюмом. Рука ее зависла над подносом: видимо, Грета не могла выбрать, с какой начинкой. А может, просто стеснялась есть пирог в такой момент, да еще и на глазах у мужа. Когда они садились за столик, Тед подумал, что сейчас самое время извиниться, дойти до телефона, позвонить Франсес.

Грета ела истово и, вероятно, с надеждой, а он смотрел на ее тяжеловесное белое лицо с блеклыми глазами. Она ела, чтобы унять панику; Тед с этой же целью размышлял о святом Иосифе и королеве Виктории. Он совсем уже было собрался извиниться и встать, но тут из ниоткуда возникла мысль, что в его отсутствие их сын умрет. А если не звонить Франсес и даже не думать о ней, если вычеркнуть ее из своей жизни, то можно повысить шансы Бобби, отогнать от него смерть. Какие потоки бредовых фантазий, какие предрассудки обрушились на него, когда он меньше всего этого ожидал. Но прекратить их, выбросить из головы не было никакой возможности. Что еще его осенит – какой-нибудь бессмысленный торг? Уверуй в Бога, в лютеранского Бога, поклянись вернуться в лоно церкви, прямо сейчас, немедленно, – и Бобби не умрет. Откажись от Франсес, откажись навсегда – и Бобби не умрет.

Откажись от Франсес.

До чего же это было глупо и несправедливо, но зато как просто: на одной чаше весов – развратная Франсес, на другой – его страдающий сын, бедный, израненный ребенок, чьи глаза, открывшиеся только единожды, выражали его замутненный вопрос, его желание продолжить свою двенадцатилетнюю жизнь. Невинность и порок; Бобби; Франсес; какое упрощение; какой бред. Какой чудовищный бред.