— Я Ник. Володя Никифоров.
— А… — кресло остановило свое движение и плавно вернулось к столу, подчиняясь силе рук хозяина. — А я уж черт-те что подумал… Понадеялся, что ты из этих, так хоть одного-то, а придавил бы.
Он нащупал сзади себя пачку «Беломора», вытряхнул папиросу, со знанием дела продул мундштук, ловко надмял его с двух сторон и сунул в рот. Другой рукой из нагрудного кармана форменной рубашки, остатков парадной формы, извлек спички и прикурил. С удовольствием затянулся.
Всю эту пантомиму он проделывал, чтобы отвлечь внимание посетителя от того, что изучает его своими небольшими, внимательными и не слишком добрыми глазками.
— Серега обо мне рассказывал? — спросил Ник.
— Как же, рассказывал. В гости тебя ждал, продукты подкупал потихоньку. Как раз ему на поминки сгодились. Не дождался он тебя, парень. Ходи голодный.
Паша опять глубоко затянулся, на мгновение скрывшись в облаке синевато-серого дыма, и продолжил с чуть вопросительной интонацией:
— Ты, выходит, американец теперь?
— Теперь да, — просто ответил Ник, не чувствуя за это никакой своей вины. В конце концов он в плену не один месяц пробыл и ни одна сволочь с его родины палец о палец не ударила, чтобы его оттуда вытащить. В его представлении они с родиной были более чем квиты.
Но Паша, видимо, думал по-другому, хотя и предложил без всякого восторга:
— Ну, садись, американец. Водки у меня нет, да и пить пока рано, норму надо делать.
— А что это? — спросил Ник, присаживаясь на шаткий стул и кивая на загадочный станок.
— Это, американец, работа у меня теперь такая. Пресс это, и на нем я кнопки делаю. На манер тех, что у тебя на штанах. Кооператоры теперь тоже такие шьют, но кнопок, видишь ли, не хватает. А тут я — не наделать ли кнопок, дескать. Они конечно на колени — сделай, мил-человек. Ну я, добрая душа, не могу отказать — вот и сижу целыми днями. Очень увлекательное это дело, кнопки.
Ник печально посмотрел вокруг, не зная, с чего начать разговор. Все как-то слишком резко поменялось, и праздник обернулся тризной. Внутри у него уже стало происходить осознание того, что Сергея больше нет. Постепенно набегали волны воспоминаний о его жестах, словечках… И самое главное, о том, что этого уже больше никогда не будет. Совсем никогда. Потому что этого человека больше нет.
— Ты уже знаешь? — хмуро спросил Паша, отвернувшись в сторону окна.
Ник кивнул. — От Таньки?
— Да. Но она мне толком ничего не рассказала.
— А что тут рассказывать? Это мне хорошо — бегать не могу. А у Сереги на беду руки-ноги целы были, да форму не потерял, хилостью не отличался. Вот и предложили ему вместо того, чтобы баранку крутить или там болванки хитрые на заводе вытачивать, работу хорошую — частное кафе охранять. И пошел он в сторожевые псы. Платили, правда, хорошо. Только недолго. Как сторожевой пес за господское добро и жизнь положил.
