XXVIII.
А на другой день и у Мартына и у Дарвина было съ утра тридцать восемь подмышечной температуры, - ломота, сухость въ горлe, звонъ въ ушахъ, - всe признаки сильнeйшей инфлуэнцы. И, какъ ни было прiятно думать, что передаточной инстанцiей послужила вeроятно Соня, - оба чувствовали себя отвратительно, и Дарвинъ, который ни за что не хотeлъ оставаться въ постели, выглядeлъ въ своемъ цвeтистомъ халатe тяжеловeсомъ-боксеромъ, краснымъ и встрепаннымъ послe долгаго боя, и Вадимъ, героически презирая заразу, носилъ лeкарства, а Мартынъ, накрывшись поверхъ одeяла пледомъ и зимнимъ пальто, мало, впрочемъ, сбавляющими ознобъ, лежалъ въ постели съ сердитымъ выраженiемъ на лицe и во всякомъ узорe, во всякомъ соотношенiи между любыми предметами въ комнатe, тeнями, пятнами, видeлъ человeческiй профиль, - тутъ были кувшинныя рыла, и бурбонскiе носы, и толстогубые негры, - неизвeстно почему лихорадка всегда такъ усердно занимается рисованiемъ довольно плоскихъ карикатуръ. Онъ засыпалъ, - и сразу танцовалъ фокстротъ со скелетомъ, который во время танца начиналъ развинчиваться, терять кости, ихъ слeдовало подхватить, попридержать, хотя бы до конца танца; а не то начинался безобразный экзаменъ, вовсе непохожiй на тотъ, который, спустя нeсколько мeсяцевъ, въ маe, дeйствительно пришлось Мартыну держать. Тамъ, во снe, {133} предлагались чудовищныя задачи съ большими желeзными иксами, завернутыми въ вату, а тутъ, на яву, въ просторномъ залe, косо пересeченномъ пыльнымъ лучомъ, студенты-филологи въ черныхъ плащахъ отмахивали по три сочиненiя въ часъ, и Мартынъ, посматривая на стeнные часы, крупнымъ, круглымъ своимъ почеркомъ писалъ объ опричникахъ, о Баратынскомъ, о петровскихъ реформахъ, о Лорисъ-Меликовe...
Кембриджское житье подходило къ концу, и какимъ то сiяющимъ апофеозомъ показались послeднiе дни, когда, въ ожиданiи результатовъ экзаменовъ, можно было съ утра до вечера валандаться, грeться на солнцe, томно плыть, лежа на подушкахъ, внизъ по рeкe, подъ величавымъ покровительствомъ розовыхъ каштановъ. Весной Соня съ семьей переселилась въ Берлинъ, гдe Зилановъ затeялъ еженедeльную газету, и теперь Мартынъ, лежа навзничь подъ тихо проходившими вeтвями, вспоминалъ послeднюю свою поeздку въ Лондонъ. Дарвинъ поeхать не пожелалъ, лeниво попросилъ передать Сонe привeтъ и, помахавъ въ воздухe пальцами, погрузился опять въ книгу. Когда Мартынъ прибылъ, въ домe у Зилановыхъ былъ тотъ печальный кавардакъ, который такъ ненавидятъ пожилыя, домовитыя собаки, толстыя таксы, напримeръ. Горничная и вихрастый малый съ папироской за ухомъ несли внизъ по лeстницe сундукъ. Заплаканная Ирина сидeла въ гостиной, кусая ногти и неизвeстно о чемъ думая. Въ одной изъ спаленъ разбили что-то стеклянное, и сразу въ отвeтъ зазвонилъ въ кабинетe телефонъ, но никто не подошелъ. Въ столовой покорно ждала тарелка, прикрытая другой, а что тамъ была за пища - неизвeстно. {134} Откуда-то прieхалъ Зилановъ, въ черномъ пальто несмотря на теплынь, и, какъ ни въ чемъ не бывало, сeлъ въ кабинетe писать. Ему, кочевнику, было, вeроятно, совершенно все равно, что черезъ часъ надобно eхать на вокзалъ, и что въ углу торчитъ еще незаколоченный ящикъ съ книгами, - такъ сидeлъ онъ и ровно писалъ, на сквознякe, среди какихъ-то стружекъ и смятыхъ газетныхъ листовъ. Соня стояла посреди своей комнаты и, прижимая ладони къ вискамъ, сердито переводила взглядъ съ большого пакета на уже вполнe сытый чемоданъ. Мартынъ сидeлъ на низкомъ подоконникe и курилъ. Нeсколько разъ входили то Ольга Павловна, то ея сестра, искали чего-то и, не найдя, уходили. "Ты рада eхать въ Берлинъ?" - уныло спросилъ Мартынъ, глядя на свою папиросу, на пепельный наростъ, схожiй съ сeдой хвоей, въ которой сквозитъ зловeщiй закатъ. "Безъ. Разъ. Лично", - сказала Соня, прикидывая въ умe, закроется ли чемоданъ. "Соня", - сказалъ Мартынъ черезъ минуту. "А? Что?" - очнулась она и вдругъ быстро завозилась, расчитывая взять чемоданъ врасплохъ, натискомъ. "Соня, сказалъ Мартынъ, - неужели - ". Вошла Ольга Павловна, посмотрeла въ уголъ и, кому-то въ коридорe отвeчая отрицательно, торопливо ушла, не прикрывъ двери. "Неужели, - сказалъ Мартынъ, - мы больше никогда не увидимся?" "Всe подъ Богомъ ходимъ", - отвeтила Соня разсeянно. "Соня", - началъ опять Мартынъ. Она посмотрeла на него и не то поморщилась, не то улыбнулась. "Знаешь, онъ мнe отослалъ всe письма, всe фотографiи, - все. Комикъ. Могъ бы эти письма оставить. Я ихъ полчаса рвала и спускала, теперь тамъ испорчено". "Ты съ нимъ поступила {135} дурно, - хмуро проговорилъ Мартынъ. - Нельзя было подавать надежду и потомъ отказать". "Что за тонъ, что за тонъ! - съ легкимъ взвизгомъ крикнула Соня. - На что надежду? Какъ ты смeешь говорить о надеждe? Вeдь это пошлость, мерзость. Ахъ, вообще отстань отъ меня! Лучше-ка сядь на этотъ чемоданъ", - добавила она нотой ниже. Мартынъ сeлъ и напыжился. "Не закроется, - сказалъ онъ хрипло. - И я не знаю, почему ты приходишь въ такой ражъ. Я просто хочу сказать" - Тутъ что-то неохотно щелкнуло, и, не давъ чемодану опомниться, Соня повернула въ замкe ключикъ. "Теперь все хорошо, - сказала она. - Поди сюда, Мартынъ. Поговоримъ по душамъ". Въ комнату заглянулъ Зилановъ. "Гдe мама? - спросилъ онъ. - Я вeдь просилъ оставить мой столъ въ покоe. Теперь исчезла пепельница, тамъ было двe почтовыхъ марки". Когда онъ ушелъ, Мартынъ взялъ Сонину руку въ свои, сжалъ ее между ладонями, тяжко вздохнулъ. "Ты все-таки очень хорошiй, - сказала Соня. - Мы будемъ переписываться, и ты можетъ быть когда-нибудь прieдешь въ Берлинъ, а не то - въ Россiи встрeтимся, будетъ очень весело". Мартынъ качалъ головой и чувствовалъ, какъ накипаютъ слезы. Соня выдернула руку. "Ну, если хочешь кукситься, - сказала она недовольно, - пожалуйста, сколько угодно". "Ахъ, Соня", - проговорилъ онъ сокрушенно. "Да чего же ты отъ меня, собственно, хочешь? - спросила она щурясь. - Скажи мнe, пожалуйста, чего ты отъ меня хочешь?" Мартынъ, отвернувъ голову, пожалъ плечами.
