Какое-то оцепенение нашло на Антона Петровича. Ничего не сознавая, он влез в вагон, сел у окна, снял шляпу, надел ее опять. Только когда поезд дернул и двинулся, он пришел в себя,-- и в это мгновение его охватило то чувство, какое бывает во сне, когда, летя в поезде легкого кошмара, вдруг замечаешь, что уехал в одном нижнем белье.
-- Они сели в следующий вагон,-- сказал Митюшин и вынул портсигар.-- Да что это ты все зеваешь, Антон Петрович? Прямо жутко смотреть.
-- Это я всегда по утрам,-- машинально ответил Антон Петрович.
Сосны, сосны, сосны. Песчаный склон. Опять сосны. Такое дивное утро...
-- Тебе сюртук не идет, Генрих,-- опять заговорил Митюшин.-- Прямо скажу: не идет.
-- Это мое дело,-- сказал Гнушке.
Прелестные сосны. А вот сверкнула вода. Опять лес. Какая жалость, какая слабость... Только бы опять не зевнуть, ноют челюсти. Если удерживаться, выступают слезы. Он сидел, повернувшись лицом к окну, и слушал, как колеса выстукивают: на у-бой, на у-бой, на у-бой...
-- Советую вам вот что,-- вдруг обратился к нему Гнушке.-Стреляйте сразу. Целиться я вам советую в центр его фигуры -больше шансов.
-- Все дело в счастии,-- сказал Митюшин.-- Попадаешь -хорошо, не попадешь -- ничего, он тоже может промахнуться. Настоящая дуэль, собственно говоря, начинается после первого обмена. Тут уже, так сказать, начинается самый интерес.
Станция. Опять тронулись. Почему они его так мучат? Сегодня немыслимо умереть. Совершенно немыслимо. Что, если упасть в обморок? Нужно быть хорошим актером... Что предпринять? Что делать? Такое дивное утро...
-- Антон Петрович, прости, что я спрашиваю,-- сказал Митюшин,-- но это важно. У тебя ничего нет нам передать? В смысле бумаг? Письма, что ли, завещания? Это всегда так делается.
Антон Петрович покачал головой.
-- Напрасно,-- сказал Митюшин.-- Мало ли что может быть. Вот мы с Генрихом уже приготовились к тому, чтобы пожить в тюрьме. Дела у тебя в порядке?
Антон Петрович кивнул. Он говорить больше не мог. Единственный способ удержаться от крика было смотреть на мелькающие сосны.
-- Нам сейчас вылезать,-- сказал Гнушке и встал. Митюшин встал тоже. Антон Петрович, стиснув зубы, наполовину поднялся, но от толчка поезда снова присел.
-- Выходить,-- сказал Митюшин и повернул рукоятку двери.
Только тогда Антону Петровичу удалось отделиться от лавки. Вдавив в глазницу монокль, он осторожно сошел на платформу. Солнце, теплынь...
-- Они идут сзади,-- сказал Гнушке. Антон Петрович слегка согнулся, как будто что-то ему напирало в спину. Нет, это немыслимо, надо проснуться.
