Опять пытаюсь поймать взгляд сестры, чтобы спросить глазами: «Тебе этого хочется? Под подушкой спать? А иначе как удастся днем не сносить углы, засыпая на ходу?» Но Лера смотрит на Власа, который никак не выплеснется до конца, не насладится своей неотразимостью.
Я на него уже налюбовалась из сумеречной зоны зрительного зала, и меня тянет выйти из столовой прямо на открытую террасу и покурить. Что я и делаю, хотя Лера никому не запрещает курить за столом. Но мне хочется окунуться в глубину последнего сентябрьского вечера, хотя солнце уже ушло и неразличимы любимые мной клены. Зато сосны, которые Бог, наверное, создал для того, чтобы и северяне могли медитировать, медленно покачивают верхушками, завораживая.
Я люблю приезжать к сестре одна, чтобы никто не мешал раствориться в величии леса. Дом у нее огромный, на втором этаже четыре спальни, внизу — гостиная, столовая, кабинет… Однако не в размерах его главная прелесть, а в том, что он полон света, вместо стен — сплошные окна, заключенные в серебристые алюминиевые ободки. Но меня все равно так и тянет выйти наружу, просто лечь на траву и смотреть на небо, тепло синеющее среди иглистых крон. У сосен теплая кожа, светлеющая к голове, и пушистые лапы, которые на самом деле не колючие, а мягкие. Хочется гладить их и гладить, прижимая иглы обеими ладонями, которые потом можно долго нюхать, замирая от тревожащих сердце многовековых воспоминаний.
Кем я была в своей первой жизни на этой земле? Таким вот деревом? Маленькой белкой, поселившейся в его дупле? Упрямым дятлом, это дупло продолбившим? По крайней мере, это во мне сохранилось: я все также упорно работаю головой, пытаясь высечь из завещанного нам пласта вечного познания новые образы и сочетания слов, сюжеты и лица. Их ведь нет на свете — моих героев. Я вытянула их из другой действительности, как дятел извлекает из ствола личинки. Это не так-то просто, как чудится некоторым, знающим, как быстро я пишу. Этому отдаешь все силы, потому что пласт окаменел со временем, более податливый слой отработали еще древние греки, и те, что рождались за века до меня. Но только этим я и живу.
— У тебя ничего не случилось?
Не оборачиваясь, ловлю руку сестры и заставляю ее сесть рядом с собой. В таких домах, как у них с Егором, не принято сидеть на крылечке, это считается моветоном, хотя даже дворяне себе позволяли.
Не сопротивляясь, Лера устраивается рядом со мной, вошкается, тепло дышит. Я глажу ее тонкую, загорелую руку.
