Я сделал еще один шаг. И Спиро, изломав тело под новым невообразимым углом, подалась вперед и протянула мне руку, больше похожую на ободранный ветром сук. Я помедлил всего лишь долю секунды. А затем сжал потрескавшиеся пальцы, тонкие, как спицы, они впились в мою ладонь, оплетая, срастаясь с ней, втягивая в себя. Она была очень сильной и наполнена неукротимой яростью. Даже несмотря на то что ее тело разрушалось. Ламия знала, что не выживет, но это ее не волновало.
— Почему ты не выросла за эти годы, Спиро?
— Так захотел Фобетор, — неожиданно гулко прозвучал у меня в голове ее голос.
«Задержка роста из-за гормонального нарушения, — подумал я машинально. — Скорее всего, синдром Гераны.[2] Врожденный дефект гена-рецептора соматотропного гормона, приводящий периферические ткани к нечувствительности при воздействии гормона роста».
— А теперь веди, — приказала ламия.
У моей ноги негромко хрустнуло что-то. Тонкая костяная пластинка, которую используют для игры на кифаре. По закругленному краю пошла едва заметная трещинка.
— Идем, Спиро, — произнес я, наступил на плектр и полетел вниз, увлекая вместе с собой ламию и ее жертву.
Этот полет-падение был гораздо короче, чем предыдущий. Декорации сменились быстро, почти мгновенно. Вместо величественного античного храма, наполненного дыханием уснувшего пожара, вокруг развернулось старое заброшенное кладбище. Неподалеку стояло полуразрушенное здание с провалившейся крышей. В зарослях сорных трав виднелись обломки замшелых камней. Возле одного из них — плоского, обколотого со всех четырех углов, покрытого сетью трещин, возвышалось уродливое, изломанное дерево с человеческим лицом.
— Эта, — сказал я, указывая взглядом на плиту у своих ног.
Ламия, не выпуская моей руки, наклонилась, вчитываясь в надпись. Целую долгую секунду она стояла не шевелясь, а затем вдруг покачнулась, вскрикнула. Пальцы, держащие меня за руку, начали медленно осыпаться мелкой трухой.
— Нет! Нет!!.. — закричала Спиро.
— Открой клетку! — крикнул я.
Но она меня уже не слышала.
Ее тело ссыхалось, таяло, выкручивалось, разрушалось. Продержаться чуть дольше и даже, быть может, спастись ей помогла бы немедленная смерть Домиана, а еще лучше и моя тоже. Но из тревожной пустоты кладбища выступил очень хорошо знакомый мне силуэт. Движение серпа в его руке было столь стремительно, что я не смог отследить тот миг, когда оказался свободен. А возле плиты осталось стоять болезненно искривленное дерево, напоминающее сгорбленную старуху. У его подножия лежал освобожденный Домиан.
