Палец Ральфа показывал за мою спину и потому хотелось, как можно скорее взглянуть в ту сторону и, наконец, определить для себя, что же это такое или кто такой объявился за этой самой пресловутой моей спиной, по определению военного Кодекса, практически спиной преступной и коварной.
Не знаю, что бы я увидел там, успей я обернуться. Но как-то так получилось, что я не успел.
А за моей спиной тем временем происходило вот что. Вначале там захрустели камешки под чьими-то грузными шагами, а затем к моему затылку, в полном несоответствии с моими планами, прижался ствол винтовки и зычный голос проревел над ухом:
— Стоять, канальи! Я покажу вам, безмозглые свиньи, как дезертировать в самый разгар сражения, бежать с поля боя в то самое время, когда каждый боец на счету!
Наконец, превозмогая свою просто прирожденную леность, я повернулся и перед самым своим носом увидел погоны командарма и от неожиданности повалился в обморок.
— Ну, вот. Я же говорил, что приходится возглавлять хлюпиков, которые впадают в панику от одного моего вида, — сказал командарм.
— Оба-на! — сказал прапорщик Голенищев лейтенанту Патрикееву.
Но тот не поверил этим его словам и решил сам, так сказать, на личном опыте убедиться в объективности утверждений подчиненного.
Наверное, только поэтому он сунул нос в солдатский котелок и авторитетно понюхал там чего-то.
— Солидол. Как пить дать, солидол. Да-а… Гммм… Клянусь честью офицера! — воскликнул он возбужденно и полез в карман с таким вдохновением, словно эта самая честь, о которой он в последнее время так часто упоминал всуе, находилась именно там и нигде больше на земле. То есть, в кармане его ношеных, измятых галифе.
И, тем не менее, к счастью или, к сожалению, но честью там отродясь и не пахло. Вместо же чести офицера в кармане, опять же, офицера лежали тривиальные спички и еще более обыденные, земные, а точнее российские сигареты «дымок», которыми Патрикеев и не преминул воспользоваться тут же, применив их по назначению и не нарушив при этом ни на йоту устава. То есть, закурив, пусть и не в отведенном для курения месте, но и не в запрещенном.
В отличие от Патрикеева у Голенищева не было и не могло быть, просто по званию и должности, чести офицера, этого невидимого, но, тем не менее, реально существующего в природе атрибута всех офицеров планеты Земля.
Зато у Голенищева было самолюбие и некоторым образом себялюбие прапорщика. Потому-то Голенищев и взял на себя смелость не согласиться с доводами молодого литехи и, в общем-то, заспорить с ним напропалую и всерьез.
