Названный пьяным колхозным пастухом Торреодором и им же в спешном порядке, уже проспавшимся, переименованный в Борьку, бык не обижался за свое прозвище, так как с такой кличкой ощущал себя, пусть рогатым и на четырех ногах, но почти что человеком.
Хуже было колхозному козлу, которого в назидание другим строптивым козлам, назвали Гитлером. С тех пор козлу доставалось. Хотя, впрочем, никто и не требовал его расстрелять, предварив расстрел формальным нюрнбергским процессом.
Свободный, как остров барбудов, остров зори багровой, Борька оглядел шумное сборище и, не заприметив в нем привычных и таких милых сердцу транспарантов и плакатов с надписями типа «Миру мир», «Наша цель — заставить корову доиться!», «Выбьем железным кулаком пролетариата хитрожопые зубы буржуя!», понял, что попал не на свой праздник, не в свою эпоху и обольщаться не стоит. Потерянного не вернешь.
А потому, молча, со слезливой обреченностью, Борька повернулся и угрюмо побрел по бережку. В голове вертелось неизбывное «выходила на берег Катюша». Без советской власти нынешняя безыдейная жизнь потеряла для него всякий смысл. И даже присутствие в сих местах Пелагеи Кузьминичны, симпатизировавшей Борьке своими формами и ими же напоминавшей ему волоокую буренку Зорьку, предательски отданную год назад на живодерню, не ободрило его.
Экс-Торреодор решил свести счеты с жизнью и добровольно сдаться на бойню. Он не знал еще, что крах советского животноводства негативно сказался и на наличии боен.
Но не так плохо обстояли дела, в отличие от постсоветских боен, в действующей российской армии. И особенно — дела ее сверхсекретных подразделений. В этих подразделениях бойня, наоборот, правда, пока еще только чисто теоретически, предполагалась.
— Слушай, лейтенант, — сказал Голенищев, рассеянно выливая воду из снятого с ноги ботинка прямо на кроссовки командира. — Объект улетел. Что будем делать?
— Сказано же в инструкциях: действовать по обстановке, — по-военному четко и раздельно ответил лейтенант.
А прапорщик задумался, глядя ничего не выражающим взглядом на тактическую обстановку.
А обстановка эта складывалась следующим образом.
Из воды, как из морской пены, располневшей Афродитой, вылезала Пелагея. Она ткнула пальцем в ничего не подозревающих, разведчиков.
— Это вы во всем виноваты, — объявила она. — Вы сами все подстроили.
Обвинения гражданского лица в сторону кэгээра были добротными и достаточно серьезными.
Но не настолько, чтобы лихие разведчики потеряли присутствие духа и самообладание.
