Сегодня маркиза д’Оре была мрачнее обыкновенного и медленно шла через парк к этой сторожке, где, как уже говорилось, жил старый слуга ее семьи. Дверь была отворена, словно для того, чтобы в комнату проникали последние лучи заходящего солнца — такие нежные в мае, такие живительные для стариков. Но внутри не было никого. Маркиза вошла, осмотрелась и, как будто зная, что тот, кто ей нужен, непременно должен скоро возвратиться, решила подождать его. Она села, но в таком месте, куда солнечные лучи не доходили. Казалось, что ей, подобной надгробным статуям, хорошо только в мрачной сырости могильных склепов.
Она неподвижно просидела с полчаса, погрузившись в размышления, когда наконец между нею и догорающим светом в дверях показалась тень. Маркиза медленно подняла глаза и увидела того, к кому она пришла. Оба вздрогнули, как будто встретились нечаянно, а между тем они виделись почти каждый день.
— Это ты, Ашар? — произнесла едва слышно маркиза. — Я уже с полчаса тебя жду. Где это ты был?
— Если бы госпожа маркиза соблаговолила пройти еще пятьдесят шагов, она бы нашла меня под большим дубом на опушке леса.
— Ты знаешь, что я никогда не хожу в ту сторону, — ответила маркиза с видимым трепетом.
— И напрасно, сударыня. На небесах есть человек, который имеет право на наши общие молитвы и, я думаю, удивляется, что слышит только молитвы старого Ашара.
— А кто тебе сказал, что и я не молюсь о нем? — С каким-то лихорадочным волнением заговорила маркиза. — Или, по-твоему, мертвые требуют, чтобы мы вечно стояли на коленях у их могил?
— Нет, сударыня, — ответил старик с выражением глубокой горести, — я не думаю, что мертвые столь требовательны; однако я уверен, что если после смерти от нас что-то остается на земле, то это что-то трепещет от радости, услышав шаги тех, кого мы при жизни любили.
— Но, — сказала маркиза тихим глухим голосом, — если эта любовь была преступна!
— Как ни преступна была она, — ответил Ашар, тоже понизив голос, — неужели вы думаете, что слезы и кровь ее не искупили? Поверьте мне, Господь был тогда достаточно строгим судьей, чтобы стать сегодня снисходительным отцом.
— Да! Бог, может быть, и простил, — прошептала маркиза, — но если б свет знал, что знает Бог, простил бы он?
— Свет! — вскричал старик. — Свет!.. Наконец-то вы откровенно сказали то, что думаете! Свет!.. Да, ему, этому призраку, вы, сударыня, пожертвовали всем — своей любовью, верностью, материнским долгом, своим и чужим счастьем… Свет! Да, вы боитесь только света и поэтому оделись в траур, надеясь скрыть под ним угрызения совести. Вы были правы; вам удалось обмануть свет, и он принял ваше раскаяние за добродетель!
