Я не просто исписался — я вышел из моды.
Я не просто вышел из моды — я умер!
Никто даже не думал пожалеть меня потому, что я понес невосполнимую потерю.
Я потерял мать.
Но все жалели меня потому, что мою пьесу поставили в Пантеоне.
О Боже! Какой же великолепный характер ты мне дал, что я не стал бо́льшим мизантропом, чем мизантроп Мольера, бо́льшим Альцестом, чем Альцест, бо́льшим Тимоном, чем Тимон!
Я вернулся в Париж.
«Капитан Поль» сошел со сцены. Было дано всего каких-нибудь шестьдесят представлений.
Но о моей пьесе все еще говорили.
Никогда раньше у современной литературы не было столь жалостливого сердца.
Порше думал, что я бешено на него зол.
Наконец он решился меня проведать.
Как обычно, я его принял с открытыми объятиями, с открытым сердцем и с открытым лицом.
— Значит, вы на меня не сердитесь? — спросил он.
— Почему я должен на вас сердиться, Порше?
— Из-за «Капитана Поля».
Я недоуменно пожал плечами.
— Сейчас я вам все объясню, — сказал Порше.
— Что именно?
— Почему вашу пьесу поставили в Пантеоне.
— Ни к чему.
— Нет, я объясню.
— Вы настаиваете на этом?
— Да, дорогой мой. Вы сделали доброе дело, сами того не подозревая.
— Тем лучше, Порше! Быть может, Бог зачтет мне это.
— Вам известно, что директор Пантеона — Теодор Незель?
— Ваш зять?
— Да.
— Этого я не знал.
— Так вот, театр не приносил дохода; мой зять не знал, куда деваться; я ему и сказал: «Черт возьми, Незель, послушай меня! У меня есть пьеса Дюма, попробуйте ее поставить». — «Но как на это посмотрит Дюма?» — «Когда Дюма узнает, что его пьеса спасла, быть может, целую семью, он первый скажет мне, что я поступил правильно». — «Но разве мы не должны ему написать?» — «На это уйдет время, а ты сам говоришь, что оно не терпит; кстати, я не знаю, где он». — «И вы отвечаете за все?» — «Отвечаю». После этого Незель взял пьесу; она была очень хорошо поставлена и отлично сыграна; пьеса имела большой успех; наконец, она принесла двадцать тысяч франков дохода Пантеону, а это огромные деньги.
— И моя пьеса «вытянула» вашего зятя, дорогой мой Порше?
— Да, мгновенно.
— Да будь благословен «Капитан Поль»!
И я протянул Порше руку.
— Эх, что говорить, я-то все прекрасно понимал, — сказал он, совсем повеселев.
— Так что же вы так прекрасно понимали, мой дорогой Порше?
— То, что вы не будете на меня сердиться.
Я обнял Порше, чтобы окончательно убедить его в этом.
Шестая стадия.
Спустя три года, в сентябре 1841, когда я вернулся в очередной раз из Флоренции в Париж, мой слуга принес чью-то визитную карточку. Я взглянул на нее и прочел:
