— Не можем мы идти никуда, — ответил комиссар, облокачиваясь о подводу.
— Почему? — спросил Дымов, озадаченный решительным ответом Глебова.
— А, черт его, — вдруг мрачно произнес комиссар, — бодай его нечистую душу, я пропуск потерял. Тут этих патрулей было столько. Вытаскивал, вытаскивал то и дело. За обшлаг совал. Вытрясло, что ли… Теперь нам пути по городу нету без пропуска…
— Как же быть? — Дымову стало внезапно холодно, точно ему предложили проделать снова весь путь в обратном порядке.
Возчик-колонист, который говорил с комиссаром о сене, тронул Глебова за плечо, но тот, как зачарованный, смотрел на ворота лавры, откуда выезжали в эту минуту грузовики, полные людей.
Потом вход в лавру закрыл трамвайный вагон, тащивший на прицепе платформу с песком и мешками.
Колонист снова тронул плечо Глебова.
— Что тебе? — спросил комиссар.
Показывая какой-то лоскут бумаги, возница проговорил:
— Не нужно это, начальник? Свернуть можно — бумага мягкая…
Глебов взял от него лоскут.
— Где нашел?
— Тут внизу валялся. Думал, ты, начальник, бросил. Курить можно?
— Я тебе дам курить, — воскликнул Глебов, — это пропуск мой. Он из обшлага, нечистый дух, выпал.
И, пряча снова за обшлаг поглубже пропуск и не обращая внимания на возницу, он сказал, схватив за руку Дымова:
— Нечего ждать и некого искать тут на улице. Будем ночевать. Все устали — и лошади и люди. Будем ночевать…
— А где? — спросил Дымов.
— Там, — указал на ворота лавры комиссар.
— В лавре?
— В лавре. Давай заворачивай туда всех. Скажи Мохину и Крынкину, чтобы смотрели, чтобы никто не отстал.
Это была, конечно, необыкновенная ночь. Никто не удивлялся тому, что совершалось в эту ночь. Поэтому обоз из восемнадцати подвод тяжело прокатился под гулкими сводами ворот лавры и втянулся внутрь этого городка могил, церквей и служебных домов.
Во внутренних пространствах лавры Дымов никогда не был, и все-таки он понимал, что в лавре полный переворот, потому что он видел не только белые кресты и черные ржавые венки, но и освещенные, несмотря на такой поздний час, окна в зданиях, выходящих на могилы, и множество людей в закоулках между деревьями и домами, и даже лошадей, не принадлежащих к его обозу.
— Слушай, — сказал ему Глебов, — я тут оставлю Крынкина и Мохина с этими друзьями, — он кивнул головой на колонистов, — а мы с тобой разделимся и пойдем на разведку, может быть, крышу найдем для людей, а лошади пусть пока тут постоят.
И вдруг все стало походить на цыганский табор. Возницы распрягали лошадей, откуда-то появились попоны, одеяла, начался гвалт, шум, возня, слышался начальственный голос Крынкина, наводившего порядок.
