— Кто в малом детеныше большого человека видит, тот очень прав. Кажется, он — пылинка, дунь, и улетит, а на самом деле в этом сопляке продолжение рода людского, во как!.. Не хвалюсь, а радуюсь, что все вы у меня есть, самая главная награда жизни, хоть и достались вы нам с матерью солоно…
Петр увидел за столом большую семью, молодых и уже не очень молодых мужчин и женщин, одетых и причесанных по-городскому. Каждую дочь Гридиных можно было узнать по высоким материнским бровям, по широким скулам отца и по мягким его полным губам. И все-таки очень они были разные. Удивительно, как щедро распорядилась природа!
Мужчины, мужья подобрались разные и в то же время чем-то похожие друг на друга, какими-то необъяснимыми, но заметными признаками, — общая основательность в них была, что ли?..
Вон старшая дочь, Зоя. Ей лет к сорока. Одета хорошо, добротно. Сама пышная, с высокой прической, в ушах серьги золотые. Строго восседает за столом рядом с молодцеватым и веселым своим мужем. Муж что-то говорит, шутит с соседкой, рукой взмахивает, коротко заразительно смеется. А супруга кивнет ему головой, подтолкнет немного, чтобы остановить пыл, и снова следит чинно за всеми, за общим порядком. Иногда что-то советует сестрам и матери, объясняет горячо, настойчиво, и ей все подчиняются, хоть и не всегда с охотой. Петру показалось, что даже мать слегка побаивается ее строгости.
Напротив Зои сидит Глаша. Она похожа на свою старшую сестру. Только вот глаза смотрят из-под очков с какой-то наивной растерянностью. Муж ее широк в плечах, держится представительно, даже с некоторым ухарством — мол, смотрите, каков!
А дальше Варя — легкая, с русыми волосами до плеч, глаза доверчивые, детские, смотрят на всех влюбленно. Муж строг, сух, прям, на целую голову выше всех.
А рядом рыжий рябой, курносый, тот самый «без выгляду» муж Нины, о которой говорила тетка Евдокия, развеселый «Пахомушка». Сидит он в старом пиджаке, притулился к столу, как бедный родственник, две верхние пуговицы рубашки расстегнуты, наружу, напоказ — тощая волосатая грудь.
— Ты бы хоть застегнулся, Пахом, — строго стыдит его жена, поправляя пенящуюся от кружев блузку на груди, а потом бережно дотрагивается, гладит и приподнимает легким касанием косу, уложенную замысловатым кренделем.
— Ладно, это самое, обойдется и так, — слегка заикаясь, говорит Пахом, которого, оказывается, и в жизни зовут, как в игре. Только здесь, за столом, не вчерашний «Пахомушка», не похож. Пробует он привести себя в порядок, но верхней пуговицы на рубашке нет вовсе, и тогда он достает пачку «Беломора», сминает мундштук в нескольких местах, нервно, глубоко затягивается, долго во рту держит едкий дым, смотрит по сторонам, прищуривается и одним выдохом, как новичок в курении, выпускает через широко раскрытые губы густое облако дыма. Он, кажется, хорошо сознает броскую представительную красоту жены и даже будто бы стесняется, что он ее муж.
