Улыбка Лизы. Книга 1 | страница 46



Вечером на семиметровой, но уютной кухне они едят жареную картошку, пьют чай с яблочным пирогом из кулинарии и находят в себе силы говорить на отвлечённые темы. Отвлечённые от ежедневного липкого, одуряющего страха узнать о непоправимом. Её мозг, повинуясь естественной реакции защищаться от переизбытка отрицательных эмоций, от томящего ожидания неизвестного, охотно переключается на другую информацию.

Миша рассказывает, чем он занимался последние полгода: об эксперименте с землекопом Яшей, о восприятии символов с глиняных шумерских табличек за десятки тысяч километров, о таинственных хрономиражах с картинами из прошлого.

Лиза никогда не могла понять его тяги к абстрагированным явлениям. Время, пространство, хаос – для неё лишь иллюзорные понятия. Она живёт в реальном мире. Занятия медициной предрасполагают к этому. Есть пациент с конкретной проблемой, а ей нужно обнаружить недуг в конкретном органе и вполне конкретными методами – медикаментами или скальпелем – вернуть его в состояние наилучшего функционирования.

– Видишь ли, время есть везде и всегда, – рассказывает Миша, – оно всюду: впереди, вокруг, позади и внутри нас. Оно рождает нас и пожирает. Мы часть его. В классической физике принято считать, что время существует отдельно от материального мира и пространства, но Эйнштейн ввёл понятие пространственно-временного континуума, допустив возможность скручивания пространства. Искривлённое пространство где-то переходит во время, а возможно, время формирует пространство. Он считал, что гравитация искажает пространство, и время – его характеристика. Время – не абстракция. Оно связано с пространством и с материей. Его нельзя измерить…

– А как же часы? Или календарь? – перебивает Лиза.

– Стрелки на часах отмеряют лишь собственное движение. Они просто меняют свое положение в пространстве, но не исчисляют время как таковое.

– Хочешь сказать, время нельзя измерить?

– Нельзя, – соглашается Миша, – но оно само служит мерой измерения происходящего. И, заметь, измерить мы можем только то, что уже случилось, стало прошлым.

Лиза недоверчиво смотрит на него – уж слишком закручено. Она расспрашивает о подробностях экспериментов с крысами и землекопом Яшей и хочет понять, не опасно ли это для людей.


В конце шестого курса Мишка по праву «хронического» отличника претендовал на место в аспирантуре, но желающих оказалось больше, чем мест. Заявление его отклонили. Не помогло и ходатайство профессора, с которым он два лета подряд ездил в экспедиции. Мишка настаивал, кипятился, апеллируя к зачётке, и тогда в ректорате, за закрытой дверью, ему внятно разъяснили: «Ты, Богуславский, права здесь не качай. Тебя сюда приглашали? Нет. Вот поедешь в Израиль и будешь там требовать справедливости». Безликий прежде для Лизы «антисемитизм» во время госэкзаменов внезапно обрёл грузную плоть преподавателя по научному коммунизму, аттестовавшего прежде Мишку «автоматом». Отводя взгляд в сторону, он аккуратно вывел «удовл.» и захлопнул зачётку, поставив крест на всех дальнейших Мишкиных притязаниях.