Был ли то Дьявол, в существовании которого он только что сомневался? Или на мосту возник призрак Эпаминондаса Гийома, гиганта в семь футов ростом, трагического дервиша, который, по слухам, начинает кружиться волчком всякий раз, как простой смертный осмелится взглянуть в его страшное лицо? Диожен снова двинулся по булыжной мостовой; он шел потупив взор, дрожа всем телом и чувствуя, как у него от страха бегают по спине мурашки. А может быть это Лидия Попе, длинноволосая женщина-оборотень, которая может появиться в любой час ночи в образе кота с горящими глазами, а не то обернуться белой свиньей или взлететь орланом на дерево и там растаять, поднявшись к небу спиралью черного дыма? А может быть, перед ним стадо макандасов[42], а гигантская тень на мосту — их вожак, злобный колдун, который стоит на голове, скрестив руки и ноги?
Пошатываясь, бормоча заклинания, Диожен развязал веревку, которой была подпоясана его сутана, и крепко зажал ее конец в кулаке. Он двинулся вперед и, высоко подняв над головой руку с веревкой, приготовился нанести удар. Козел бросился ему под ноги. Диожен упал. Запутавшись в сутане, он бешено отбивался, пытаясь встать; наконец он вскочил на ноги, растерянный, с блуждающим взглядом. Значит, вчерашнее посвящение в сан, святое помазание не в силах предохранить его от страха перед злыми ночными духами, на которые так щедра народная фантазия! Он попятился, споткнулся о камень и чуть не растянулся снова. Тогда, с героизмом отчаянья, он ринулся вперед, пробивая себе дорогу. Вот стадо осталось позади. Он побежал. Путь к Порталу Ля-Сьери лежал через лабиринт узких переулков с покосившимися домишками. Он бежал во весь опор. Возле реки послышался дикий хохот, отдававшийся эхом в ночной прохладе. От страха у Диожена стучало в висках. Он мчался вихрем; камешки пулями летели из-под его башмаков.
Добежав до дома Леони, он влетел на террасу и обоими кулаками принялся барабанить в дверь. Мать, встревоженная, полуодетая, открыла ему. Он вошел, захлопнул за собой дверь и привалился к ней спиной, едва переводя дыханье.
Карл вернулся домой только утром. Остаток ночи он пропьянствовал в притонах Фор-Бержерака. Глаза его покраснели от бессонницы, но он казался более бодрым и веселым, чем обычно. Периоды нервного возбуждения бывали у него довольно часто, но вслед за ними наступала депрессия, полный упадок сил, беспричинная тоска, свойственные неврастеникам, у которых душевное состояние отличается неустойчивостью. Окружающие не страдали от этих перемен в настроении Карла: каждый раз, когда он чувствовал приближение мрачной хандры, он заранее уединялся; но великий боже! — как мучительна была эта тоска, это резкое падение жизненного тонуса! Все тело ныло, тревога тисками сжимала грудь, кровь казалась насыщенной смертельным ядом, постепенно отравлявшим душу. Тогда он начинал пить. Потом наступал период подъема. Он спешил воспользоваться этими днями для того, чтобы уладить дела, заработать себе на жизнь, о чем-то подумать, что-то создать — чтобы утешить себя иллюзией, что он не паразит, не лишняя, бесполезная деталь в механизме бытия. Живое существо всегда бунтует против неподвижности, всегда восстает против некоторых черт собственной природы, сближающих его с миром растительным, с травами, грибами, плесенью...
