— Эмилия! Вот белое!..
Поклонники Эмилии Дезуазо умирали не столько от токсической желтухи — этого ужасного недуга, который убивал многих белых искателей приключений, приезжавших на Гаити, — сколько от несварения желудка. С неистовой нежностью вылизывая своего детеныша, мартышка иногда замучивает его до смерти. Так поступали в те времена папеньки и маменьки невест: теряя от радости голову при виде будущих белых зятьев, они закармливали их как на убой, потчуя всякими гастрономическими чудесами... Эмилия Дезуазо искала «своего белого» среди белобрысых немцев и длинноголовых датчан с зеленовато-синими глазами. Но все они почему-то ускользнули у нее из рук. С годами, отчаявшись выйти замуж — о Лафонтен, ты так же вечен, как бог-отец! — она готова была удовлетвориться и простым смертным с берегов Средиземного моря, но увы, таковой не явился. И пришлось Эмилии Дезуазо «хранить до могилы то, что даровано ей в колыбели». Все это очень прискорбно, но факт остается фактом. И я обращаюсь ко всем сутенерам и сводникам, ко всем безработным конюхам старушки Европы! Есть еще, есть во многих странах нашей благословенной Центральной Америки десять тысяч знатных семейств, которые по-прежнему ждут с нетерпением, чтобы кто-нибудь добавил белизны к их породе!..
Прием был в полном разгаре, когда появились Диожен и Карл. За неимением белых здесь была целая коллекция самых редких экземпляров столь разных этнографических типов, что специалист по гибридизации мог бы собрать богатый урожай интереснейших научных наблюдений. Окруженная старыми ящерицами, старыми попугаихами, всеми жеманными дурами, мадемуазель Дезуазо, по традиции, восходящей к мадам Дю-Деффан, восседала в огромном кресле, обитом облысевшим бархатом; на лице — толстый слой белил, вокруг шеи — зеленая бархотка, на плечах кружевная накидка, ниспадающая до колен; грудь затянута в корсет со стальными пластинками, и к этой иссохшей груди рука прижимает лорнет; платье сшито из голубовато-сизой тафты. Увешанная драгоценностями, вся в кружевах и лентах, точно забинтованная мумия, с отвислой губой и мушкой в уголке рта, она протянула свои морщинистые, унизанные перстнями пальцы сперва Диожену, потом Карлу.
В блестящей мозаике собравшегося в салоне бомонда там и сям мелькали причудливые фигуры живых окаменелостей. Диожен остался возле кресла герцогини, а Карлу, под натиском молодежи, пришлось идти к дряхлому роялю, ввезенному в страну еще при Жефраре
