Не знаю, каким именно образом слух об услышанном богами жертвоприношении распространился за пределы того замкнутого кружка, в который проник я лишь после некоторой с моей стороны настойчивости. Быть может, один из крестьян подглядел церемонию в роще или любопытство слуг нарушило тайну. В городе поднялись толки, которые вскоре дошли до священников. Оскорбленные тем, что кто-то оспаривал чудо, приписанное им своим молебнам, они искали виновных. До них дошли сведения о женщине, которую одни считали обманщицей и комедианткой, тогда как другие называли богиней. Суровый архиепископ приказал своим шпионам поддерживать за ней наблюдение, вероятно жалея, что не может предать ее старинному аутодафе.
Со всех сторон до меня доходили теперь разнообразные о ней басни. Черты действительности переплетались в них с самыми чудовищными выдумками. Говорили, что она разоряла старого барона В., заставляя его содержать для нее кокетливый маленький дом в модном предместье и выезд, запряженный вороными лошадьми с белой во лбу отметиной. Уверяли, что она поддерживала на деньги своего покровителя несколько молодых любовников. Влияния ее приписывали магнетической силе и ее экстазы — действию наркотических средств. Находились свидетели ее разгула и обличители ее мошеннических проделок. Проигравшиеся игроки клялись, что она продавала им фальшивый шанс карт, и обманутые мужья, что она развращала их жен в секретных сборищах.
Выслушивая эти россказни, я молчал и пожимал плечами. Злоба и глупость ближних давно уже перестали удивлять меня. Меня тревожило, однако, желание знать полную истину, которой я, новый гость круга барона В. и недавний знакомый его богини, далеко не обладал. Однажды я проводил вечер в морском казино. Первый секретарь губернатора, мой друг со школьной скамьи, подсел к моему столику. Он рассказал мне о возложенном на него деликатном поручении устроить насильственный выезд той, о которой в последнее время говорил весь город. Я больше не выдержал и разразился негодованием. Я порицал близорукость властей, низость толпы, именующей себя высшим обществом, зависть священников, невежественность филистеров, лицемерие добродетельных женщин и притворство благородных отцов семейства. Я защищал, оправдывал, превозносил ту, которую видел умеющей быть на короткое время властительницей наших душ, вестницей неумерших божеств, жрицей вечных тайн природы. Не прерывая, мой собеседник слушал меня; время от времени на губах его появлялась скептическая улыбка. По его словам, ни он, ни я не могли здесь больше помочь. Во многом готов он был согласиться со мной, но ему были известны и некоторые обстоятельства, мешавшие отнестись к моим мнениям с полным доверием. Он предложил мне сопровождать его в тот же вечер, пообещав зрелище, которое могло бы рассеять многие из моих заблуждений.
