На следующий день, после того как лошади были возвращены на колхозную конюшню и собрание было снова открыто, Сухоруков предложил вместо Ефремова выбрать председателем Потанина.
— Чем Ефремов не гож?
— Не соответствует новому этапу развития колхозного движения, — замысловато ответил Сухоруков. — Неделю назад никто не сказал, что не общество, а он арендатор мельницы, а теперь вот сказали. Рост? Рост! Новый этап? Новый этап! — И не то серьезно, не то из любви к острому словцу добавил: — В общем, сознательности стало больше. Вчера растащили коней, нынче вернули.
Игнат был на обоих собраниях. Сухоруков ни словом не упомянул о нем. И это страшило. Что будет дальше? Поздним вечером вместе с Потаниным Сухоруков пришел к нему домой. Внимательно разглядывая Игната, словно впервые видя его, сказал:
— Так вот ты каков! Говорят, боевой был, против помещиков шел, воевал за Советскую власть.
— Это точно, Алексей Иванович, — подтвердил за Игната Тарас.
— А теперь против колхоза всю деревню повел? Не велика цена такому герою. Так этот самый Игнат Тарханов тебя избил, Тарас Антонович?
— Чего там обо мне говорить, — отмахнулся Тарас. — Колхоз развалил. Все надо снова начинать.
— Вот и начинай с того, что объяви решение чрезвычайной районной тройки.
Тарас взял у Сухорукова лист бумаги и что-то пробормотал насчет того, чтобы Игнат на него не обижался.
— Ты без предисловий, — сказал Сухоруков.
— Я это так.
— Читай!
Тарас развернул лист, прочитал слово «решение» и отдал Сухорукову.
— Не могу, Алексей Иванович. Друг он мне.
— Что-то у тебя друзья — подкулачники? Читай!
— Да друг ведь.
— Был друг, а теперь недруг. — И, не ожидая, когда Потанин найдет в себе силы объявить Тарханову решение районной тройки, Сухоруков выхватил из рук нового председателя колхоза лист бумаги и громко, твердо прочел:
— «За развал колхоза подрывателей новой жизни Игната Тарханова и его сына Василия выселить из Пухляков и выслать, как опасный элемент, в Хибины, чтобы там они искупили свою вину перед народом».
Татьяна с криком бросилась к Сухорукову:
— И меня ссылайте. Не останусь я здесь. Помирать, так вместе.
— На сборы дается два часа, — сказал Сухоруков и у дверей повторил: — Два часа!
Игнат и Василий молча и удивленно взглянули друг на друга. Они, казалось, не верили тому, что произошло. А может быть, все им привиделось? И этот Сухоруков, и его поздний приход, и приговор тройки? Татьяна заметалась по горнице, натыкаясь на стол своим большим животом. Ее остановил Игнат. Спокойным, будничным голосом сказал:
