– На что тебе всё? – допытывался воевода. – Твоё дело требы творить, возле костра плясать, – хохотнул: – По воронам о будущем гадать.
Ставк тоже усмехнулся.
– То пустое. Что ж мы, нешто медведи, из своей едомы и носа не высунем? Человек про всё ведать должен, и про чужую веру тоже. Как иные народы поймёшь, не ведая их обычаев?
– Так спроси попов. Вона их сколько в Киеве развелось.
– Я как проведаю, правду станут попы глаголить или лжу? Попы разные, те с Корсуня, те с Царьграда, те с Дуная, все по-разному про свою веру толкуют. Самому всё проведать надобно.
– Так научи и меня. Я тоже хочу всё знать.
– А сдюжишь ли, воевода? Не везде сила нужна, где уменье, а где терпенье надобны.
– Ништо. Я не только меды умею пить.
Взялся Ставк учить воеводу книжной учёности. Да ведь, как бы ни учил, учёность из своей головы не перельёт. Без трудов, бдений ночных премудрость не осилишь. Потому сидел Добрыня при свечах за полночь, ибо хотел понять государственную науку сам, а не с чужих слов. Понять самому и князя и научить. Времени постигать еллинскую премудрость князь никак не сыщет, ускакал ныне в Предславино.
Тяжело даётся грамота зрелому мужу. Голова наполнилась туманом, окуталась мороком. Добрыня встал, открыл косящатое окно, вдохнул прохладный воздух. Небо вызвездило. Словно в громадной, необъятной корчинице посыпались искры от раскалённого добела железа, взметнулись кверху, да так и застыли в неподвижности. От сквозняка пламя свечей заколебалось, но воевода оставил окно открытым. Голова устала, переключилась на иные думы, привычные.
* * *
Тринадцать лет минуло, как дал воевода князю Святославу роту, беречь и растить чадо его, быть ему мудрым советчиком и верным защитником. То же и сестре своей, Мале, обещал.
А за одиннадцать лет перед тем, дал слово отцу своему, Малу, бывшему князю древлянскому, в недавнем прошлом любечскому узнику Малку, ежели родится у Малы сын, взрастить из него князя-пастуха, а не князя-волка. Мудр был Мал, знал наперёд: не придётся воинственному Святославу учить сыновей уму-разуму, кому и поручить заботы о чаде своём, как не родичу, жениному брату. Тогда, перед свадьбой Малы и Святослава, спросил Добрыня у отца, знал ли тот, что так будет. Бывший древлянский князь, а ныне киевский боярин, ответил:
– Ведал. О том с княгиней Ольгой сговорено было. Княгиня слово держит.
Вскоре после свадьбы дочери с великим киевским князем уехал старый боярин Мал в село Добрыничи, там и кончил свой век. Лишним он был в Киеве. Его-то и из Любечского узилища призвали в Киев, ибо не с руки было великому князю жениться на безродной. Но перед отъездом вёл долгие беседы с сыном. Поведал о своих любечских размышлениях. Думы те были о Руськой земле, как сделать её неприступной для врагов, доброй матерью для своих обитателей. Не волками, рыщущими по Земле в поисках добычи, должны быть князья, но добрыми пастухами. Варяги хороши для брани, но не для государственных дел. Ибо варягу всё едино, что русич, что печенег, что ромей. Варяга собственная выгода заботит, а не устройство Земли. Благоденствие же Земле даёт не добыча с походов, зависит оно от смердов, ремесленников, гостей. Потому нельзя брать с них лишнее, а лишь то, что потребно для устройства Земли. Древлянская земля восстала против князя Игоря, ибо был тот князем-волком и преступил законы. То хорошо поняла мудрая Ольга. И о том говорил бывший древлянский князь, живший в глубине Земли, не защищена Русь от печенежских набегов, и надобно ставить заслоны на пути хищников. Потому жить владетели Земли должны в непрестанных трудах и заботах. Ибо владеть Землёй – значит устраивать её. Ещё отец учил: стал владетелем Руськой земли – забудь, чья кровь течёт в твоих жилах – варяжская, печенежская, ромейская, чешская, ибо с этой поры ты – русич. Коли русич, славь руських богов, более всех Дажьбога. Говорил то отец не по-пустому. Мать Добрыни перед тем как стать древлянской княгиней, была чешской княжной. Перуна отец называл варяжским богом, который благоволит к тем, кто живёт бранью. Прав отец оказался. Не помог Перун Святославу, а помог Свенельду. Святослав был русичем, Свенельд же – варягом. Мысль эта крепко засела в Добрыниной голове.
