– Я думаю, от всего того, что вы рассказываете, до истории Византии, действительно очень далеко, – сухо ответил профессор. – Чтобы говорить на такие темы, нужно быть специалистом, а специалистом быть очень трудно. Возьмем, к примеру, данный случай. Как можно говорить о Византии, не изучив предварительно историю Рима, а затем перейдя к истории Ислама? Арабское искусство, например, есть по преимуществу искусство древневизантийское. Возьмем хотя бы алгебру…
– Не надо алгебры! – решительно воскликнула дама. – Я терпеть ее не могу. Зато я ужасно интересуюсь бальзамированием. Я сопровождала Гаттона, когда он производил раскопки вавилонских гробниц. У меня самой есть несколько мумий. Расскажите нам про эту мумию.
– Гаттон был весьма интересным человеком, – сказал профессор. – Вся семья Гаттона достойна внимания. Его брат, член парламента, – нечто большее, чем заурядный политикан. Я никогда не понимал сущности фашизма до тех пор, пока он не произнес своей знаменитой речи об Италии.
– Но ведь мы не в Италию едем, – продолжала настаивать леди Диана, – а вы, кажется, направляетесь как раз туда, где была найдена эта гробница, – в Сассекс, если не ошибаюсь.
– Сассекс очень велик, как и все английские провинции, – ответил профессор. – По Сассексу можно блуждать без конца. И он того стоит! Прямо удивительно, какими высокими кажутся сассекские холмы, когда взбираешься на их вершины.
Наступило неловкое молчание. Затем леди Диана встала со словами: «Ну, я иду на палубу»; мужчины последовали ее примеру. Но профессор замешкался. Маленький священник, старательно складывавший свою салфетку, также задержался за столом. Когда они остались вдвоем, профессор внезапно обратился к священнику:
– Как по-вашему – к чему свелась наша беседа?
Патер Браун улыбнулся.
– Мне она показалась довольно смешной. Может быть, я ошибаюсь, но у меня сложилось такое впечатление, будто эти господа трижды пытались вызвать вас на разговор о мумии, найденной, по слухам, в Сассексе. А вы трижды пытались весьма вежливо перевести разговор – сперва на алгебру, потом на фашистов и, наконец, на сассекский пейзаж.
– Короче говоря, – сказал профессор, – вы полагаете, что я был склонен говорить на любую тему, кроме этой. И вы совершенно правы!
Профессор несколько секунд молча разглядывал скатерть, потом поднял глаза и произнес с неожиданным жаром:
– Послушайте, патер Браун. Мне кажется, что вы самый мудрый и честный человек, какого я когда-либо встречал.
