Этот универсальный механизм присвоения человеческой культуры справедлив для любого этноса, любой культуры, любого исторического периода, и совершенно прозрачно опредмечивает любое обучение. Учитель иностранного языка весьма близок к такому пониманию оптимальных условий обучения. Обучать языку в стране изучаемого языка, в условиях естественного обращения, языка — вот самая привлекательная возможность, которую, не задумываясь, назовет любой. Но это возможно лишь для малой толики наших учеников. Тем не менее, в массовой школе этот идеал языковой среды живет и процветает в форме условно-речевой коммуникации. Наша цель — предложить ей разумную альтернативу.
Одним из ключевых признаков народной, природосообразной педагогики является и то, что образовательным пространством для ребенка выступает производственное пространство взрослого. В своем базовом процессе природосообразное воспитание всегда опирается на реалии жизни, избегая искусственных сред обучения и воспитания. Это утверждение, на первый взгляд, противоречит этнографическим наблюдениям реликтовых культур. Например, практике родителей-эвенков, которые изготовляют для ребенка огромное количество игрушечных оленей, иногда весьма затейливых по рисунку и технике резьбы. У современных интерпретаторов этнографических материалов сложилось представление, что таким образом взрослый создает для ребенка «игровое поле», в котором малыш «нарабатывает социальные связи и отношения», производственный опыт, что и послужило отчасти источником идеи об игре как «ведущей деятельности» в дошкольном возрасте. Подобное педагогическое поведение взрослых существует во всех культурах, но дело в том, что наши интерпретаторы упустили нечто важное: такое «игровое пространство», такое «учебное поле» всегда продолжает или моделирует реальное производственное. Вне его оно лишается своего естественного смысла. У игрушечного оленя часто есть прототип в реальном стаде, а вернувшийся с перегона родитель детально воспроизводит на «игровом поле» всю производственную ситуацию: «Этот белый бык шел впереди и первым бросился в воду при переправе, а эта пятнистая телочка затерялась в распадке, но пес Барбос ее нашел и пригнал...», и т.д. Весь этот рассказ сопровождается образно-фантазийным рядом, опирающимся на жизненные реалии. И на речушке той ребенок был, и упомянутая телочка — вот она попрошайничает горбушку, и пес Барбос, переросший своего товарища, вот он, улегся мордой на лапы и наблюдает за разговором. Это не та «дистанция огромного размера», которая отделяет игрушки и парты с учебниками наших детей от реальной жизни.
