Тетя Мер клялась, клялась, клялась Мэлу, что на этот раз она хотела принять только парочку таблеток, как и было указано в инструкции. Она решила запить их водкой, а не водой, чтобы они сработали быстрее. Она так долго оставалась без сна, что приняла еще парочку, просто чтобы убедиться в том, что они сработают. Потом она забыла, сколько таблеток уже выпила, и поэтому приняла еще одну, на всякий случай. А потом еще одну. И только после этого она уснула. Тетя Мер узнала, что выпила слишком много таблеток и слишком много водки, только проснувшись в больнице и обнаружив, что она опять в психиатрическом отделении для самоубийц. И даже тогда она не сразу поняла, что происходит, — в голове у нее царил туман. Она ведь так долго не спала.
Я, конечно, понимала, почему мои родители приняли такое решение. Однажды я услышала, как они говорят об этом: Мэл и Виктория не должны страдать из-за того, что их мама больна. Но тогда я не думала, что решением этой проблемы станет наша разлука.
— Это несправедливо. Мы должны держаться вместе, — сказала я. — Это несправедливо. Почему они должны ехать в Бирмингем? Мы больше не увидимся. А это несправедливо. Мы ведь не сделали ничего плохого.
— Никто не сделал ничего плохого, — ответил папа. — Это просто единственный выход.
Я уже открыла рот, собираясь вступить в спор, но Мэл повернулся ко мне и положил ладонь мне на руку, прося меня замолчать. Я хотела спросить, почему он так делает, и вдруг увидела, что он смотрит на Викторию. Наша малышка опустила голову, ее длинные белокурые локоны закрывали лицо, а на темную столешницу капали слезы. Ей было всего восемь, но ее рост, ее манеры, сквозившая в каждом жесте тоска заставляли ее выглядеть старше. Мэл поднялся, подошел к сестре и взял ее за руку.
— Пойдем прогуляемся, — сказал он.
Обычно он говорил так Корди, когда та капризничала. А такое случалось часто. Иногда Мэл вел на прогулку и Викторию, особенно если та грустила. Он вел на прогулку меня, если мы ссорились и Мэл хотел помириться. Но сейчас он произнес эту фразу с такой тоской в голосе, тоской и страхом…
Они гуляли около получаса. За это время мама успела выпить чашку чая, папа — кофе, а мы с Корди — какао. Корди напевала рекламу какао фирмы «Оувалтин». Хотя мелодия была очень прилипчивой, да и певица из Корди никудышная — если она не знает каких-то слов, то просто поет «прам-пара-рам», — никто не сказал ей помолчать.
— Виктория пошла в комнату Новы, она хочет подремать немного, — сказал Мэл, садясь за стол. Сейчас он казался таким взрослым… — Она согласна переехать в Бирмингем. Согласна поступить в интернат. Спасибо, дядя Фрэнк и тетя Хоуп, это именно то, что ей нужно. Виктория больше не желает жить здесь, но она не хочет, чтобы мы сердились на нее из-за этого решения.
