– Ты что, предлагаешь мне удалить Марка?
– Не надо, это опасно, он настолько предан тебе, что, будучи несправедливо обижен, он возненавидит тебя и станет опасен. Ведь ему известно о столь многом.
Сулла повертел в руках кувшин.
– Тогда остается одно – убить верного друга и преданного слугу. – Квестор представил эту мысль как очевиднейшую, вопиющую бессмыслицу. Усмехнулся сам и ожидал появления неловкой усмешки на устах гостя, как человека, попавшего в явный логический тупик.
Гость и не думал улыбаться.
– И ларами клянусь, и пенатами, такой человек, как ты, не должен попадать в столь щекотливые и неприятные положения. А чтобы подобное не случалось, есть я. Я, твой раб.
– Я не понимаю тебя, – подозрительно нахмурился Луций Корнелий.
– Я уже зарезал Марка Карму. Сегодня днем.
– Зарезал?
– Его же ножом. Клянусь, у меня было не менее двух поводов сделать это. О первом ты хорошо осведомлен, о втором я тебе расскажу, как только ты меня попросишь.
Сулла поставил кувшин и взялся за рукоять меча.
Ночной наглец, кажется, всерьез испугался.
– Погоди, ты сто раз успеешь меня убить, но, убив, потеряешь возможность выслушать.
Лезвие с медленным шипением, как змея, выползло из ножен, по нему туда-сюда, извиваясь, ползали отсветы пламени.
– Понимаешь, я обрек его на гибель своей откровенностью. Увидев меня сегодня утром, он бросился с упреками за то, что я предал тебя во время кавалерийского броска к двугорбой вершине. Он не хотел меня допускать к тебе, представляешь!
Сулла приблизился к говорившему, держа меч острием к полу.
– После всего, что я понял, я искал слова, я много сказал ему слов, но не убедил, и тогда…
Сулла согнул руку в локте, так, что острие оказалось как раз на уровне грязно-голубой груди тараторившего урода.
– И тогда я решился. Если у меня нет другого пути, если… я рассказал ему все!
– Что все?!
– Понимаешь, все!
– Марку?!
– Да, да, да! Я должен был ошеломить его так же, как я ошеломил тебя сейчас. Ты сам видишь, что у меня не было другого выхода. Настолько же не было, как и сейчас, в этот миг.
Острие медленно, как разумное, приблизилось к груди продолжавшего бормотать раба.
Еще ничего не кончилось.
– И тогда он обещал мне помочь. Я не знаю, что он подразумевал под словом «помощь», не знаю, может быть, ничего плохого, но ты должен признать, что одним этим согласием он где-то, хоть на крупицу, хоть на долю пылинки, тебя предал. Он перестал быть тем, прежним Марком Кармой, на которого ты мог положиться так же, как на себя. Образовалась трещинка, еще невидимая, но трещинка. Да, я воспользовался ею, воспользовался, я говорил ему, что собираюсь помочь тебе отвратить опасность, избавить от тайных бед, от коих никто, кроме меня, избавить не в состоянии. Так, говоря языком точным, бестрепетным, составился наш с ним заговор. Это был заговор в твою пользу, но любой заговор – такая вещь, что никогда нельзя сказать, куда в конце концов направлено его острие. – Острие меча поползло вниз по ткани туники, надрезая ее. Меч квестора был наточен образцово. – И как только мне удалось воспользоваться слабостью Марка – а в корне его слабости сидела игла под названием «любопытство», – я понял, что он сделался опасен. Он запросил за свою услугу слишком много. Пришлось отдать все. Когда он сделался опасен, он приговорил себя. Он был опасен для тебя, для меня и для того, пока не очень различимого, но, несомненно, грандиозного дела, которое будет тобою сделано.
