– Гнея Цензора я приму завтра утром, даже если он везет с собой очередное послание сената, – сказал консул. Марий давал понять Сулле, до какой степени серьезно он относится к разговору, который собирался начать.
Сулла понял это, не торопясь направился в центр комнаты, к широкому египетскому стулу с подлокотниками в виде змей, предоставив возможность хозяину сесть на его любимом складном стуле.
Марий продолжал стоять.
Квестор не стал более играть в паузы и заговорил сам:
– Ты, верно, оставил меня, чтобы говорить о чем-то серьезном, так прошу тебя, говори.
– Я не забыл, что тебе предстоит сегодня еще кое о чем подумать, тем не менее не стану откладывать этот наш разговор, хотя терпел с его началом два года.
– Два года?!
– Именно. Тебе что-нибудь говорит имя Публий Вариний? Ничего?
– Почему же, я хорошо его помню. Твой служака примчался ко мне на виллу с инспекцией и был очень удивлен, что все в высшей степени готово, несмотря на то что подготовку я веду с чашей вина в руках и в компании актеров и мимов.
– Да, твои успехи он описывал с восторгом, но меня больше, чем описание того, как ты великолепно подготовил конницу моей армии, заинтересовало представление, данное твоими друзьями по твоему наущению в бальнеуме.
Сулла ответил не сразу, даже отвел на мгновение в сторону взгляд своих голубых глаз. Можно было, правда, подумать, что он не смущен, а просто силится что-то вспомнить.
– Не хочешь ли ты сказать, что забыл об этом представлении, а?
Сулла улыбнулся.
– Нет. Просто мне так часто приходилось затевать что-либо подобное и во время сатурналий, и в обычные дни, что всего не упомнишь.
– Квинт Росций со своими приятелями представили в самом уродливом и неподобающем виде заседание сената. Пьяные, грязные комедианты…
Сулла успокаивающе развел руками.
– Ну а что есть наш спасаемый богами сенат, как не собрание комедиантов, только не грязных и не пьяных. Хотя и за это не поручусь. Думаю, если бы мне удалось на то мое представление пригласить прямо с улицы сотню-другую голодранцев, они были бы в восторге и пьеса имела бы успех такой, какой и не снился даже Плавту.
Марий мрачно слушал Суллу.
– Не понимаю, видят боги, не понимаю, что заставляет тебя хмуриться! Когда бы удалось собрать твои собственные высказывания в адрес патрицианского сброда, до сих пор, по ошибке исторических судеб, правящего в нашем отечестве, то получилась бы сатира много ядовитее той, что сымпровизировали мои похмельные друзья.
