те шестьсот метров, которые напрямик отделяют наш шифер от черепицы Мороки! К несчастью, то, что разделяет, может и сблизить. Подвластный зову предков-рыбаков, мэтр Тенор снимал свою мантию лишь для того, чтобы надеть резиновые сапоги и сменить хитросплетения юридической процедуры на излучины реки. Где только не носило его лодку лягушачьего цвета, с обрубленной кормой, уходящую в воду по самые уключины под весом ста килограммов хозяина-законоведа, тем не менее прекрасно с ней управлявшегося, упираясь то здесь, то там и преодолевая самые труднопроходимые каналы за четыре взмаха весла. Я что хочу сказать: старик, его синеватые брыли, волосатый живот, вывалившийся между штанами и майкой, — это было не опасно! Но вот помощничек его! Долгие годы совершенно равнодушный к речным развлечениям — когда я была маленькая, я не больше трех раз видела этого высокого брюнета, такого важного, худого, делового, словно пришибленного своими дипломами, — он вдруг запоздало выполз из-под своих папок и вторгся на болото. То он в плавках, растелешенный, молотил веслом, стоя на лакированном каноэ. То он в шортах и рыбацкой куртке с кармашками возился с новеньким, сверкающим спиннингом, закидывая блесну на пятьдесят метров между двумя кувшинками таким красивым движением кисти.
— Вот это школа! — прошептала однажды мама летним вечером.
Это было время, когда я еще делала глупости, бесилась уже только при виде того, как он плавает у нашего берега в той части реки, на которую я смотрела как на свои территориальные воды. Но мое негодование не замедлило изменить русло. Интерес мамы к пригорку у рябины раскрыл мне глаза. Да и настойчивость месье: ведь он, этот Тенорино, теперь причаливал, выпрыгивал на берег, предлагал прокатиться на каноэ, опробовать спиннинг, жеманничал среди комаров, а мама говорила:
— Как глупо было порвать с Мелизе: они такие милые!
Такие милые, что мне об этом уши прожужжали, и я принялась неотступно следить за ними обоими, чтобы не оставлять их одних, чтобы противопоставить им свое молчание и враждебность. Конечно, все было тщетно. Так просто научиться скрытничать. Зимой, как полагается, каноэ исчезло. По весне, после паводка, одевающего пеной концы стрелолиста, оно не вернулось пугать диких уток. Но мамы все чаще не было дома — днем, потом ночью; Натали принималась ворчать что-то неразборчивое, а старый Мелизе, проплывая на своей зеленой лодке, старательно поворачивался ко мне спиной, словно в чем-то меня укоряя.
