– Дети, смотрите, какие цветы! И красные есть, и синие, здесь они особенно крупные!
– А эти белые – просто чудо! Так и просятся, чтобы вы их сфотографировали!
Тётя активно размахивала пухлыми руками перед самым лицом смирно сидящего перед ней на скамейке капитана Глеба Никитина.
– Боже! Какие красоты!
– Дети, идёмте туда, в глубину! Та-ак! Никто никуда не бегает, никуда не идёт!
– Марат! Здесь поливают! Не надо кран трогать!
Шум, производимый бульдозерной тёткой и детьми, вскоре затих в пересечениях соседних аллей, Глеб сел удобней и прикрыл глаза.
– Понаехали везде эти чёрные! И сюда уже залезли…!
Ровные злобные слова, раздавшиеся поблизости, заставили Глеба удивиться.
Мимо его скамейки шли седенькие старичок и старушка. Старичок бережно держал старушку под руку, а она медленно непрерывно шипела, подёргивая сухонькой головой и поминутно оглядываясь.
– Нигде от них покоя нет…
Тот, кем была так недовольна аккуратная старушка, насыпал торф из кучи в тачку.
Загорелый, тощий, голый по пояс, одетый в рваные рабочие брюки и тяжёлые пыльные ботинки.
Наступающая жара ничуть не смущала его, лопата привычно вонзалась в рыжую кучу, облачко пыли росло над нагруженной до краёв тачкой.
«Да, жизнь прекрасна, но удивительна…».
Капитан Глеб Никитин глубоко вздохнул, встал, потёр ладонью подбородок.
«Чрезвычайно удивительна. Точно».
– Привет, Иван.
Чёрные пристальные глаза, совсем седые виски.
Человек опёрся на лопату, моргая, принялся внимательно рассматривать лицо Глеба.
– Ох, же! Глеб?! Ты! Здесь! Вот это да…!
От пыльной кучи торфа они отошли в сторону, к стене оранжереи.
Иван присел на перевёрнутую тачку, закурил, Глеб встал напротив.
Статного татарского парня, весельчака и отличника, Ивана Германова знала не только их тринадцатая рота, но и, наверно, вся мореходка. Он всегда был везде: то играл на каких-то балалайках и дурацких гуслях в училищном оркестре, то стремительно бегал на футбольном поле, выступая за штурманов, то фотографировал флотских ветеранов, классно танцевал на дискотеках, первым писал отчёты по морским практикам, рисовал стенгазеты. А потом пропал. Получил красный диплом, после выпускного сделал всего несколько промысловых рейсов где-то на Севере и исчез. Никто из их группы не знал, где Иван и что с ним происходит.
Руки – рабочие, тёмно-коричневые, отполированные солнцем, как и деревянный черенок лопаты, которым Иван задумчиво постукивал по резиновому колесу тачки.
– …Женились мы тихо, так её родители тогда пожелали. Ты, наверно, не помнишь, встречались как-то в городе вместе, умненькая такая, из студенток. Ждала меня очень из первого рейса, потом всё у нас завертелось, ну, как всегда: море, пляж, общие знакомые…. К Новому году возник интересный повод, мамаша её начала орать, что рано ребёнка иметь доченьке, что карьеру ей нужно делать, образование получать. Папаша тоже ещё тот тип был, из горкомовских, пробовал меня на голос брать, требовал завязать с морями, на берегу обещал тепло устроить. Поэтому я до решения всех этих дел ничего и не хотел говорить вам всем…
