Чтобы не видеть, сходила в солярий – немного подзагорела. Отметины остались, но стали не такими заметными.
Приехала мама. Встретила её на автовокзале, улыбнулась, обняла. Вечером долго разговаривали, рассказывала ей всё, лёжа у неё на коленях, как маленькая девочка. Она гладила по волосам и вздыхала.
Знаю мама, знаю. Глупая у тебя выросла дочь.
Мы гуляли по Кадриоргу, фотографируясь в пожелтевшей осенней листве. Купили две шерстяных шляпы с широкими полями – обе чёрные. Улыбались осеннему солнцу.
Я повела её в кафе, когда начался дождь. Было воскресенье – народу не протолкнуться, все укрывались от неожиданного ливня, согреваясь чашкой кофе. Устроились у окна – по стеклу водопадом лилась вода; разговаривали обо всём и ни о чём на свете, потягивая тёплое какао и смакуя шоколадное пирожное с миндалём.
Взгляд лениво прогулялся по помещению, застыл у дальнего столика в углу. Узнала знакомую спину, короткие волоски на затылке. Задержала дыхание, по сердцу резануло – был не один. С девушкой.
Молодая, хорошенькая. Брюнетка – жгучая и яркая. Лицо невинное, улыбчивое, открытое. Он что—то сказал, залилась румянцем – как он любит, я знаю. Поэтому обратил на неё внимание.
Проглотила кусок, вставший в горле. Сморгнула непрошенные слёзы – обидно. Обидно. Больно.
Забыл. Всё—таки забыл. Отпустил.
Проблема в том, что я так и не отпустила.
Она принялась изучать меню, чуть нахмурившись. Повернул голову – показался точёный профиль. Я прикрылась полями шляпы – не нужно, чтобы заметил. Захотелось раствориться в воздухе, стать невидимкой, но именно сейчас природная незаметность так некстати куда—то исчезла.
Девушка что—то сказала, кивнул. Поднялся из—за стола и пошёл к кассе. Я вжалась в сиденье, словно из—под земли донёсся голос матери:
– Божена? Всё в порядке.
– Он здесь, – шепнула, едва дыша.
– Кто? Где? – начала крутить головой, а мне захотелось завыть от досады.
Мама всегда была шумной, громкой. Вот и сейчас слишком высоко произнесла, на нас обернулись. И обернулся он.
Увидел меня, застыл как вкопанный. Нахмурился, посмотрел пристально.
И отвернулся.
Какао перестал быть вкусным. Шоколадное пирожное стало слишком сладким и приторным. Я прикрыла глаза, чтобы собраться с мыслями и улыбнулась маме:
– Никто, мам. Никто. Нет его больше.
Он ушёл первым – так и не сделав заказ. Подошёл к своему столику, что—то сказал спутнице, она поднялась. Приобнял её за талию, и вышел в деревянные двери вместе с остатками моего разбитого сердца.
