Варя попыталась улыбнуться, но ничего путного из этого не вышло.
– Я хочу побыть одна.
Кивнув, Лора побрела к машине. Однако, прежде чем уехать, она зашла в медцентр и попросила администратора передать записанной на ближайшее время пациентке Варе номер ее телефона – если она появится на их пороге.
Судить других – самое опасное из человеческих увлечений. Чем больше Астанина жила на свете, тем чаще убеждалась в этом. Отправляясь по следующему адресу, она все еще везла с собой догадки и размышления о Варе, оставленной на набережной, багаж невесомый, но заполняющий собой всю машину целиком. Не нужно быть понятливым ежом, чтобы сообразить, что Варя решала в эти мгновения судьбу нерожденного ребенка. Но что влияло на это решение? Может быть, она боялась, что не сможет стать хорошей матерью, что не прокормит или не воспитает собственное дитя. Может быть, это было всего лишь неудобное последствие вспыхнувшей и угасшей страсти, или пьяного угара, или жестокого унижения. Может быть, медики поставили какой-то диагноз, нарисовали картину неутешительного будущего для младенца, полного болезней и страданий, – как отлично умеют делать все врачи, будто их этому специально учат в мединституте. А может, экзистенциальная тоска, упаднический настрой, так присущий молодым людям, только-только выскользнувшим из мягких лап детства, убеждает ее, что приводить в страшный и суровый мир еще одно человеческое существо, обрекая его на такую же тоску, – это преступление?..
Лоре почему-то показалось, что пройдут месяцы, возможно, годы, а частичка Вари так и останется – замершей над Яузой, впечатавшейся в Город, влившейся в ковку чугунного парапета. И каждый раз, проезжая мимо, краем глаза Лора будет замечать ее, колеблющуюся, все еще решающую и не решившуюся.
Перед самой Лорой такого выбора не стояло.
Она родилась в рабочем городишке на дальнем краю Подмосковья, единственный ребенок бывшего военного Алексея Алексеевича Астанина, ветерана афганской войны, которого все знакомые звали не иначе как Лексеич, и его жены Зои, всю жизнь проработавшей продавщицей в гастрономе. Родители жили несчастливо, постоянно переругиваясь и покрикивая друг на друга, хотя до рукоприкладства не доходило. Отец Лоры был человек хмурый и немногословный, и большая часть того, что он говорил, адресовалась его супруге в ответ на бесконечные придирки, а тут уж он выражений не выбирал. Иногда, примерно раз в два месяца, Лексеич уходил в жестокий запой, и несколько дней сидел на общей кухне, опершись мозолистыми руками о колени в спортивных трико, и мутными глазами уткнувшись в пустеющую бутылку. Дом был фабричный, двухэтажный кирпичный барак старой постройки с двухкомнатными отсеками квартир, темной кишкой коридора с тусклой лампочкой, болтающейся на белесом проводе и паутинах, и единственной на этаже кухней, и когда мать приходила ругать отца или отнимать бутылку, это слышали все соседи.
