И только у мальчика, который был все равно что мертв, но жил одним лишь едва прослушивающимся шорохом сердца, не существовало никаких проблем. А у его изголовья мучились сумасшедшей надеждой пожилые родители, судьба даровала им сына уже на закате дней. Они не видели его забинтованного лица, его запеленутого, как у мумии, тела, но согласны были получить калеку, урода, несознающий комок плоти, чтобы служить ему и слышать шепот в грудной клетке.
В день, когда у Джанни начало останавливаться сердце, которое искусственно оживляли, перестало стучать сердце мальчика. Все попытки качнуть замерший маятник ни к чему не привели. Это была окончательная смерть.
И хотя для Джанни счет шел на минуты, врачи не могли воспользоваться «освободившимся» — как зловеще это звучит! — сердцем. Требовалось согласие родителей умершего. Мать была в тяжелом шоке и ничего не сознавала, отец с неподвижным лицом и нездешне сияющей голубизной вытаращенных глаз находился тоже далеко от продолжающего жить и надеяться мира. И как было ему сказать: разрешите вынуть сердце из неостывшего тела вашего сына? Выпотрошить эту разрушенную плоть, которую и увидеть нельзя, не то что коснуться прощально. И все же главный хирург сделал это. Старик выслушал его, мерно и важно кивая головой, будто расставлял знаки препинания, смысла просьбы не понял, и когда врач умолк, он застыл, излучая пронзительно голубой свет отчаяния. Но врач увидел, что потрясенного горем человека хватает на то, чтобы изображать мужскую стойкость. В надежде на этот проблеск сознания он опять принялся за старика. И в какой-то момент неподвижное лицо налилось густой кровью, затем очнулись губы и зашлепали одна о другую, пригасло голубое безумие, очнувшийся взгляд сосредоточился на собеседнике, и чуть хриплый, но отчетливый голос произнес:
— Я понял. Можете взять из тела сына все, что нужно для вашего больного. — И после короткого молчания: — Я говорю за себя и за свою жену.
Операция началась. Длилась она шесть часов, а по окончании главный хирург потерял сознание. Потом он признался, что не верил в успех. Но Джанни выжил вопреки всему, чужое сердце забилось в его груди, вначале слабо, неровно, то и дело прося постоянной помощи, потом все спокойнее, ритмичнее и глубже. Оно как бы признало свое новое обиталище.
Когда Джанни пришел в себя, отец мальчика попросил разрешения навестить его. Вера опасалась этого свидания, которое могло быть равно тягостным и для ее мужа, и для отца мальчика. Но решал Джанни, а не она, и старика пустили в палату. Он пробыл там дозволенные пять минут и вышел, утирая платком вспотевший лоб, осунувшееся лицо его было грустно-умиротворенным. Вера встала ему навстречу, он подошел и взял ее за руку.
