Для автора «Легендария» главным в рассказе о попытке поругания первосвященником тела Богоматери является чудесное исцеление, и весь рассказ тем самым превращается в прославление Марии как приснодевы и матери Христа. Меноккио же рассказ о чуде не занимает совсем и точно так же — тема девственности Марии, в отрицании которой он упорствовал. Единственное, на что он обращает внимание, это жест первосвященника — «непочтение», оказанное Марии во время похорон, как доказательство ее низкого положения. Память Меноккио действует как фильтр: пройдя сквозь него, рассказ Иакова Ворагинского превращается в свою противоположность.
Отсылку к рассказу из «Легендария» можно считать почти случайной. Совсем другое дело — отсылка (которую мы уже упоминали) к «Цветам Библии». Мы помним, как на первом допросе Меноккио утверждал, что не верит в девственное рождение Христа от Духа Святого, ибо «никогда не слышал о таком девственном рождении» и к тому же, прочитав в книге, именуемой «Цветы Библии», что «святой Иосиф называл нашего Господа Иисуса Христа своим сыном», полагал, что Христос был сыном Иосифа. Действительно, в главе CLXVI «Цветов Библии», озаглавленной «Как Иисус ходил в школу», есть такой рассказ: Иисус проклял учителя, давшего ему пощечину, тот умер на месте, и Иосиф, узнав об этом от разгневанных свидетелей, сказал: «Видишь, сынок, сколько людей теперь нас ненавидят?»86 «Сынок», — но в конце предыдущей главы («Как Иисус, играя с другими детьми, воскресил умершего мальчика»), на той же странице Меноккио мог прочитать, что ответила Мария женщине, спросившей ее, чей Христос сын. «Он мой сын, но отец его — Бог».
Восприятие книжного текста было у Меноккио односторонним и произвольным: он как будто лишь искал подтверждения своим уже прочно укоренившимся идеям и убеждениям. В данном случае убеждению в том, что «Христос был такой же человек, как и все мы». Глупо верить в то, что он родился от девы, в то, что он умер на кресте: «Если он был Бог, зачем он дал себя схватить и повесить?»
Нет ничего удивительного в том, что Меноккио обращается к таким текстам, как «Легендарий» или «Цветы Библии», — восходящим к апокрифическим евангелиям. Противопоставив предельную простоту слова Божия — «два слова» — бесстыдному словообилию Писания, Меноккио подорвал само понятие апокрифа. Апокрифические и канонические евангелия оказывались приравнены друг к другу как произведения человеческого пера и рассудка. В то же время Меноккио в ходе допросов весьма редко ссылался на Библию, притом что показания жителей Монтереале позволяли предполагать, что таких ссылок будет немало («всегда он спорит то с тем, то с другим, и у него есть Библия на нашем языке, и он все из нее берет»). Возникает впечатление, что пересказы Писания вроде «Цветов Библии» интересовали его больше, чем сама Библия в переводе на народный язык. Так, 8 марта, отвечая генеральному викарию, Меноккио воскликнул: «Любить ближнего — это более великая заповедь, чем любить Бога!» У этого утверждения также имеется источник, на который Меноккио немедленно сослался: «Я читал в «Истории Страшного Суда», что, когда наступит судный день, Бог скажет ангелу: «Ты плохой, ты не сделал мне никакого добра», — а ангел ответит: «Господи, как же я мог сделать тебе добро, если я тебя никогда не видел?» — «Я хотел есть, а ты меня не накормил, я хотел пить, а ты меня не напоил, я был наг, а ты не покрыл моей наготы, я был в тюрьме, а ты не пришел меня навестить». — И я думал, что Бог и есть тот ближний, потому что он сказал: «тот бедняк был я».
