Студент опустил голову, поморщился, потер ладонью лоб, почесал затылок, совсем как на экзамене, напряженно перебирая в памяти заученные ответы, наконец, отважился:
— Больше о войне…
— Верно. Война — это лучшие годы мужчины. Опасность, риск, острота ощущений. Может быть, ваш отец умер оттого, что только война осталась в его воспоминаниях… Не смог жить без нее…
— Как это? — не понял студент.
— Очень просто. Там возрождается вкус к исконно мужскому делу — убивать себе подобных. Одна выигранная дуэль, вторая, третья — и эта работа становится любимой профессией… Было у меня два друга. Один после войны спился, другой пулю в рот пустил… А я вот не изменил своему делу. Поэтому живу, улыбаюсь…
Он вдруг замолк, словно впервые увидел и оценил собеседника: кому это я говорю?
От выпитого студент разомлел, порозовел. Уже не смущался: ел безостановочно, по-деревенски широко раскрывая рот. Когда он отправил туда ладонью, похожей на лопату, горстку черного винограда, Граф неприязненно отметил про себя: «Как в паровозную топку», — в глубине рта студента яркими угольками еще тлела красная икра.
«Милая моя, бедная моя Россия, сколько же горя и страданий пришлось тебе вынести, чтобы впасть в такое убожество!» Но тут же Граф одернул себя: «Что со мной? Откуда такая наигранная сентиментальность? Твоя Россия — не этот голодный парень, не мрачная Шарья, твоя Россия — в тебе, золотоглавая, праздничная, разумная… Нельзя так расслабляться, Граф, нельзя…»
Он упрекал себя, но доводы не убеждали и не приглушали вернувшуюся боль: перед глазами расплывчато маячил ржавый железный крест на могиле всеми забытого русского интеллигента, — его отца.
— Вам плохо? — грубо ворвался голос.
— Нет. Мне хорошо, — ответил Граф жестко и резко. Тряхнул головой, стараясь избавиться от навязчивого видения. — Налейте еще!
На этот раз студент проявил удивительную ловкость и быстроту: стаканы были наполнены мгновенно.
— Предлагаю тост. — Граф уже обрел прежнее спокойствие, лицо выражало холодную торжественность. — Давайте выпьем за русскую интеллигенцию! И непременно до дна!..
— Много будет… — слабо возразил студент, поднимая стакан.
— Они достойны высокой памяти, — не слыша его, продолжал Граф. — Их клеймили, расстреливали, мучили в тюрьмах, загоняли в глухомань, откуда и тропинки не ведут к людям. Бесчувственные охотники даже в Красной книге их не упомянули. До дна!
Пьяно махнув рукой, студент выпил все, без остатка, и самодовольно уставился на Графа, который опять неторопливо цедил коньяк сквозь зубы.
