Проткнув второе ухо, абика посмотрела на свою внучку как на умалишенную и протянула той руку ладонью вверх. И тут наконец Василиса поняла, о чем переговаривались эти двое. Гульназ торопливо расстегнула болтавшийся в ухе золотой полумесяц и ловко вытащила серьгу из уха. Сначала – из одного, потом – из другого.
– Не надо! – взбунтовалась Ладова и лихорадочно затрясла головой.
– Брезгуешь, что ли? – скривилась Гулька и с обидой поджала губы.
– Да что ты! – разволновалась Василиса. – Они ж золотые!
– Так золотые и надо, – успокоила ее Гульназ, а Хава Зайтдиновна щелкнула портновскими ножницами, осторожно вытянула окровавленную шелковую ниточку и легко вставила серьги собственной внучки в чужие уши. – На, – Низамова протянула Ладовой зеркало, чтобы та полюбовалась собственной красотой.
Василиса с опаской заглянула в сверкающий серебром овал и увидела свое испуганное лицо, к которому приклеились два золотых татарских полумесяца.
– Теперь ты татарка, – серьезно произнесла Гульназ, а потом задорно расхохоталась: – Васька! Все! Расслабься! А то у тебя вид, словно ты в туалет хочешь!
Низамова вытаращила глаза, надула щеки и напряглась так, что ее смуглое личико побагровело. Абика быстро поняла, кого изображает ее внучка, и захихикала:
– Айда! Есть давай!
Это предложение понравилось Ладовой гораздо больше, чем все остальное. Она с готовностью отправилась на низамовскую кухню и, пока шла, чувствовала, как покачиваются в ее истерзанных ушах довольно тяжелые золотые полумесяцы. А потом на пару с Гулькой они наворачивали кыстыбый[5], запивая их наваристым говяжьим бульоном, в котором плавала мелко порубленная свежая зелень. И абика сидела напротив таких разных девчонок, с умилением переводя взгляд с одного лица на другое, и послушно отвечала на вежливые вопросы Василисы о здоровье, о погоде, о телевизоре, возле которого Хава Зайтдиновна проводила весь день, периодически переключаясь на приготовление обеда или ужина.
Внимание полной белоголовой девочки абике было особенно приятно, потому что она видела, как менялось выражение Гулькиного лица, когда речь заходила о Василисе. И плохо говорящая по-русски татарка ласково называла Ладову «кызым» и подкладывала ей на тарелку очередной кусок, что вполне отвечало духу татарского гостеприимства, согласно которому на столе, равно как и в тарелке, не должно быть пустых мест.
А Василиса этого даже не замечала и бездумно отправляла в рот всякие вкусности, напрочь забыв, что несколько часов тому назад поклялась начать новую жизнь, направленную на похудание. Не помнила об этом и Гулька, капризно отодвигающая от себя то чак-чак
