Бабка говорит мне:
— Ты бы еще побольше гильзу взял. Где я керосина наберусь?!
Я молчу. Я ни гугу. У меня свои далеко идущие планы. Во — первых, чем больше коптилка, тем ярче она горит. А это очень здорово, когда в комнате светло. Во — вторых, я скажу мальчишкам, что у нас электричество. Не верите?! Идем, идем, посмотрим!
Наше окно плотно занавешено. Светомаскировка. Но свет от коптилки такой яркий, что кажется, действительно горит электрическая лампочка.
— Правда! — говорят мальчишки. — А откуда?
— Сам сделал!
— Вре — е-ешь, — тянут они.
— Вру?! А это что! Свет или не свет?! Горит или не горит?
— Горит, — уныло говорят мальчишки. — А у нас темно… У нас — коптилки… Эх, хорошо тебе! Свет! Как при мирной жизни.
Мне жаль их немного. Но все равно я страшно горжусь. И хожу, сдерживая улыбку.
Я стою под своим окном и вдруг сам начинаю верить. Верю, что у нас снова свет. Верю, что кончилась война. Верю, что когда я войду в комнату, то увижу отца.
— Пока! — кричу ребятам.
Бегу. Дергаю дверь. В глаза — свет. Неужели?! Правда?! Стою.
Коптилка. Стол. Сидит бабка. Читает.
— Ты чего? — спрашивает.
— Я?.. А мама не пришла?
— Нет еще… Иди домой. Хватит тебе по улице гонять. Поздно уже…
Я раздеваюсь. Сажусь к столу. Смотрю на бабку. Как она читает. Бабка шевелит губами, будто разжевывает каждое слово. Долго — долго жует. Потом мусолит палец. Переворачивает страницу.
Тихо у нас. Печка еще не погасла, не совсем простыла. Коптилка горит ярко — ярко. Ну, прямо как электролампочка.
Бабка читает. А я смотрю, как она читает, и думаю, как было бы здорово, если в нашей комнате зажечь одну… нет, десять… нет, сто лампочек. Как бы они горели! Было бы светлее, чем в самые солнечные дни. Ох, как было бы светло!
Приходит мать.
— А я думала — свет дали… А это коптилка…
А это — коптилка. Всего — навсего — коптилка. Из снарядной гильзы.
У меня появилась забота. Среди старых книг и тетрадей я нашел букварь. Бабка показала, как пишутся буквы, и я целыми днями исписывал ими стены, забор, ворота, двери — вообще все, на чем можно было писать мелом.
Почему-то мне не давалась буква «я». Я писал ее и так, и этак, и все она была у меня похожа скорее на «R», чем на «я». Но я не унывал. И писал, и писал.
Бабка, видя мое усердие, дала мне тетрадь и карандаш. Я исписал ее огромными буквами. Каждая буква была в полстраницы.
Свою «работу» я показал третьекласснику Сеньке Барсикову.
Сенька был маленький, рыжий и важный. Он осмотрел тетрадь со всех сторон и хмыкнул:
