Рядом с ней её брат настойчиво твердил — Адрик? Ты меня слышишь? Чёрт возьми, вот чего я и боялся. У него плохо с сердцем. Комендант, в распоряжении училища есть целитель?
— В настоящий момент нет. В Общине Жрецов утверждают, что мы изнуряем их слишком быстро.
— Вот дедушкин ящик с лекарствами. Какая бутылочка?
— Я думаю синяя. Да. Вино с болиголовом. Мерзкая смесь, но я видел, как он неоднократно пил ее, чтобы успокоиться. Проклятье. Налей его, парень. Я плохо управляюсь с одной рукой. Вот. Так лучше, Адрик? Вот так. Выпей ещё немного. Здесь твой внук, он присмотрит за тобой.
— Верховный Лорд, позволь сказать.
Торисен и Комендант подошли ближе. Джейм перестала барахтаться.
— При других обстоятельствах, — пропыхтел из под неё волвер Лютый, — это было бы забавно.
— Тише!
Ей хотелось прятаться под покрывалами вечно, но что подумает Адрик, если следующим утром найдёт её там вместе с Лютым?
— Прошу прощения, мой лорд, но было бы лучше, чтобы при его пробуждении вас здесь уже не было.
Вместо ответа раздался глубокий утомлённый вздох. — Да. Да, я понимаю.
Джейм украдкой выглянула. Тори тёр глаза. Тёмные круги под ними выглядели как синяки, а высокие скулы казались достаточно острыми, чтобы прорезать кожу. Он на мгновение застыл, чтобы с явным усилием собраться с мыслями. — Хорошо. Я уеду этой ночью, и отъеду, по крайней мере, до Сумеречной Скалы. Что касается моей сестры…
Джейм встала, на половину робкая, на половину вызывающая. Рядом с ней поднялись торчком пушистые уши Лютого, который только-только выбрался из-под покрывала. Вот оно.
— … она останется здесь в качестве кадета кандидата, и — он сглотнул — моего наследника, Лордана Норф.
Снизу раздался треск и громкие крики. Обеденный зал только что провалился в расположенную под ним кухню.
Глава III
Вино, женщины и волверы
2, 3-й день лета
I
Он лежит на жёсткой койке в большой тёмной комнате, притворяясь, что спит. Со всех сторон до него доносилось глубокое дыхание его товарищей кадетов, смешанное с их непроизвольными вздохами, храпом и шептанием. Это должно было быть временем полного спокойствия, глубокого сна после хорошей и тяжелой работы, почти роскошью постепенно проходящей боли мышц и разума. Он должен был быть абсолютно счастлив, и так оно и есть, твердил он себе. Он попросил разрешения посещать училище, и была небольшая надежда, что отец это позволит, и пока что он здесь, несмотря ни на что, на пороге новой жизни.
Тогда почему же каждая мышца дрожит от напряжения?
