Я побывал на месте, где погиб Илья, 19 декабря 2014-го. Почему-то этим местом считается площадка у разбитого танка, принадлежащего ополченцам. Одна гусеница сорвана, обшивка пробита, танк вскрыт, как консервная банка. На танке лежат цветы, красные и белые гвоздики. На другой стороне дороги — шесть или семь туш украинских танков в еще худшем состоянии.
Ну что, я постоял, сняв шапку, на том месте. Цветов у меня не было. Не припас.
Я, конечно же, видел Илью на бесчисленных судебных заседаниях в Никулинском суде, где проходил процесс над тридцатью девятью нацболами в 2005 году. Тверской суд не мог вместить такое количество подсудимых, потому процесс перенесли в Никулинский, новенький, на окраине Москвы. В тюрьме он сидел с Лешей Колуновым и Денисом Кумировым.
Как только они узнали о гибели Ильи, Денис поехал в Тольятти, взяв на себя сверхтяжелую миссию сообщить о смерти жене Светлане, а Леша поехал в Луганск, чтобы забрать тело. Как я объяснил, с телом оказалось все непросто.
После Гурьева остались две крошки-девочки: 4,5 года и 2 года, жена Светлана.
Чем можем, мы, его товарищи, помогаем семье. Может быть, и российское государство сподобится и будет помогать теперь, когда есть, наконец, справка о смерти.
Выросший в нацболах, говорят, он пришел к нам совсем пацаном в 2002-м, я в это время был в тюрьме, Илья исповедовал определенные политические верования, основное верование: «Россия — все, остальное — ничто».
Вот, защищая русскую территорию и русское население Донбасса, он и пал смертью храбрых.
А какая, вы думаете, смерть храбрых? Такая вот, как у Ильи, она и есть.
Тем страшным умникам, которые разнылись после его смерти, дескать «зачем и кому это нужно, вот был бы жив…», предлагаю подождать. Когда вы будете угасать парализованными беспомощными стариками, все в дерьме, вспомните в больничной палате смерть нацбола Ильи Гурьева у шоссейной дороги вблизи хутора Хрящеватый, в 27 лет, с оружием в руках, и сравните со своей.
Тогда вы и поймете свое убожество.
