— Ну, еще бы! Пить надо было меньше, — вызывающе заметил Шмухляров.
— Пили мы в общем-то вместе, — добродушно напомнил Май.
— Ты хочешь сказать, что, несмотря на это, я был прагматичный прижимистый ловкач, а ты, естественно, небожитель?
— Небожитель, mon cher ami, это флорентийский монах-доминиканец, фра Анджелико, — строго сказал Май и, положив книгу на место, встал: — Мне надо идти.
— Что так скоро? — удивился Шмухляров, и уголки губ его вздернулись. — Давай хоть ради приличия поболтаем. Ну, как твоя дочка? Уже в школу ходит?
Май засопел от удовольствия, сел и с трогательной гордостью поведал:
— Ей только пять лет. Но уже читает, и память хорошая, цепкая. Недавно вдруг рванула наизусть: «Все говорят: нет правды на земле, но правды нет и выше…»
— …«Для меня так это ясно, как простая гамма…», — подхватил Шмухляров и неожиданно заключил: — Видать, совсем твое семейство до ручки дошло. Впало от нищеты и недоедания в извращение самого вредного толка: поощряете несмышленого ребенка учить «Моцарта и Сальери»! А все для того, чтобы хоть чем-то было хвастать, чем-то гордиться! Надеюсь, ты уже объяснил ей, что ее отец — Моцарт? Не сомневаюсь, ты это сделал!
— Ты меня оскорбить хочешь, что ли? — беззащитно спросил Май.
— Все ты понял! Не придуривайся! — презрительно воскликнул Шмухляров. — Те, кто не могут своему ребенку купить дорогой компьютер, кто не в состоянии свозить свое чадо на море, одеть красиво, накормить досыта и не овсянкой, а вку-усными вкусностями, — в общем, такие люди, как ты, Семен, заглушают свои нищенские комплексы тем, что детей натаскивают на чтение стихов. Мол, пусть мы бедные, но зато духо-о-вные-е! Моцарты мы, окруженные сворой тявкающих Сальери!
«А вдруг он правду говорит?» — подумал Май и начал неумело, жалко оправдываться:
— Но я ведь работаю! Я зарабатываю, что могу! Я же редактирую! Ну, не умею я на рынке колбасой торговать! Что же делать теперь? Не воровать же идти!..
Шмухляров живо спустил ноги на пол, откинулся на спинку дивана и с вызовом отбарабанил:
— Если бы мой ребенок голодал, я бы без всяких интеллигентских штучек встал за прилавок торговать колбасой.
Май хотел ответить грубо, вроде «роди сначала своих детей» или «не твое собачье дело», но вспомнил, что у него есть козырь покрупнее.
— Между прочим… — злорадно проронил Май, готовясь сказать главное: «Я заключил договор на десять тысяч долларов».
Но Шмухляров резво перебил его:
— Знаю, знаю! Ты хочешь сказать, что ты — художник слова и человек чести. Рыцарь! Так сказать, шевалье. А я тебе на это повторю, как всегда: какая честь, коли нечего есть!
