– А ты чего сидишь?
Беспризорный, засевший на подоконнике, мрачно отвечает:
– Со всех парадных гонят. Мне холодно.
– Ну, и здесь тоже нельзя.
Беспризорный угрюмо помалкивает.
Привели шинкаря. Он неохотно вытаскивает из кармана полбутылки хлебного вина.
– Еще вынимай!
Ставит на стол еще бутылку.
– Этот продавал, – говорит постовой, – а вот этот покупал. Два с полтиной бутылка.
Пишется протокол. Утренних пьяных после протрезвления выпускают. Они страшно кряхтят.
– Вязали меня? – спрашивает один из них.
– Вязали!
– Так я и знал! – горестно отмечает пьяный. – Удавить меня надо!
Лирическая песнь о милиционере
Настоящая его фамилия – Танькин.
Кровь в нем перемешана с молоком.
Со щек Танькина никогда не слезали розы.
Этот чертовский милиционер был так красив, что у дешевых гетер с Цветного бульвара перехватывало дыхание, и от радости они громко, прекрасно и нецензурно ругались.
– Аполлончик! Настоящий Аполлончик!
Светло-зеленая парусиновая рубашка, зеленые канты на шапке и зверских галифе делали Аполлончика похожим на только что распустившееся дерево.
Только что распустившееся дерево величественно шлепало маленьких босячков, вежливо писало протоколы о безобразниках и элегантно сдирало штрафы с лиц и лошадей, переступивших закон.
Кровь и молоко кипели в Аполлончике, рука его не уставала махать и писать.
И все это кончилось в один сиятельный весенний день.
– Тебе новый пост! – сказали Аполлончику в отделении. – В Текстильном переулке.
Это было явное оскорбление.
По Текстильному не ходил трамвай!
В Текстильном не было ни одной пивной!
В Текстильном жили только застарелые, похожие на черные цветы, дамы.
Текстильный – это богадельня!
Там на посту инвалиду стоять!
Что будет делать там кровь и молоко, сам закон в зеленой куртке?
– Будешь против посольства стоять. Ты смотри, не подгадь.
Аполлончик печально цокнул сапогами и пошел на новое место.
Крохотное посольство крохотного государства вело жизнь загадочную и скучную.
То есть —
носило белые штаны,
каждый день брилось,
играло в теннис,
вылетало со двора на рыжем, дорогом автомобиле,
и боль-ше
ни-че-го!
Розы погасли на щеке Танькина.
О драках и штрафах не могло быть речи.
Когда вставало солнце и когда вставала луна, они находили на лице Аполлончика одну и ту же черту невыносимой тоски.
Проклятые иностранцы вели себя, как ангелы в тюрьме, как испорченный примус.
Не гудели, не нарушали, ничего не переступали, были скучны и по горло набиты отвратительной добропорядочностью.
