Утром встал, взял собранную вчера сумку, сошел вниз. Двое новых охранников, оставленных вчерашней группой захвата, не только не ложились – даже не садились. Так и стояли с автоматами наперевес. Борис спросил: калитка отперта? Открыта, открыта, - ответили те. Пошел – нет, заперто. Вернулся в холл. А ворота заперты? – Нет, не заперты. Но Борис уже не поверил, заставил одного из охранников пойти с ним. Заперты ворота. Открыл, собака, выпустил Бориса. И Борис поплелся по утренней улице к старенькой финской станции.
В вагоне московского поезда уже и люди были московские – нарядные, беспечные. Соседка слева говорила по сотовому, назначала на прием своих клиентов. Психолог – это модно. Как будто люди со своими проблемами сами не разберутся. А уж если сами не разберутся, то уж никто не разберется. Борис думал о своих подвальных друзьях и благословлял судьбу.
Я всегда малодушно боялась взвалить кого-либо себе на плечи. Страх ноши, конечно, благоприобретенный. Такой реальный персонаж - грузный, широкоплечий, в ботинках небольшого размера, с раз и навсегда испуганными глазами - вызван мною к жизни по неосторожности. Легче разобраться с собственной судьбою, чем с его. Куда определить Бориса? Снег он да, убирал. Но снег есть данность, он может выдавить подвальное окно. И этого добра зимою насыпали с небес не жалеючи. (Вспоминается Роберт Фрост с молодой женой и ребенком на отдаленной ферме в жестокую вьюгу: «Копошится сомненье – чем кончится ночь, и хоть утром придут ли помочь?» Там, на континенте промежду двух океанов, стихия постоянно распоясывается.) А впишется ли Борис в обыденную мутную интеллигентскую жизнь, если раньше ее не выносил? Бедный профессор Осмолов – как он выпутается, если последует веленьям своего доброго сердца? (Уже последовал.) Однако со Степановной не страшно. Покуда Борис катался в Питер, она успела с Иван Николаичем всё обсудить. Участок Борису оставить, трудовая книжка пусть так в ЖЭКе и лежит. Но потихоньку всей коммуной его наполовину высвободить. Где Света поработает, где Серега за двоих – ему не впервой. Она сама, Степановна, разберется. А Иван Николаич может назначить три дня в неделю, когда он распоряжается Борисом. Так будет надежней. Семен вот совсем избаловался под крылом Фаруха. «Ну конечно, - подумал про себя Иван Николаич, - пролетарская точка зренья. Землю попашет, попишет стихи. Есть и правда в ее словах. Навязывать подвальной общине дармоедов опасно. Как бы не поломалось чудом возникшее хрупкое братство».
