17
Вернулся в Москву. Жил бок о бок с мужиком, который строил мосты. Мужика звали Артемом. Уходил рано, приходил поздно. Выходных вообще не признавал – теперь многие так. Дома пил лишь растворимый кофе, ел вообще где-то там. Стирали ему тоже где-то там. Но деньги у мужика были, и отдавать себя полностью в чьи-то руки он не хотел. Зырянов его ох как понимал. Вымыть за Артема рекламную кофейную кружку он не считал западло. Уроков у него не было. Англоязычный бум уже миновал, а шевелиться не хотелось. Лежал на диване и грезил. Наконец очнулся и решился на операцию, бо трудно стало читать.
Первый глаз ему довели до кондиции, второй запороли. Сказали, что в его конкретном случае это блестящий результат. Вероятность успеха каждой операции была существенно меньше пятидесяти процентов. При неудаче с первым же глазом операцию на втором отменили бы вообще, да он и сам бы не пошел. Стояла тихая безвыездная осень. Деньги все были истрачены. Артем заплатил за полгода вперед, ему было по барабану - что сейчас, что потом. Зырянов глядел драгоценным глазом на клен под окном Артемовой комнаты и читал вслух названья книг на стеллажах. Нет слепоты – нет и Миньоны. Хотя где она тут, в Кузьминках, могла ему попасться? Должно быть, кунает в теплые моря девочек-переростков из богатых семей. Собаки – да, ничейные собаки попадались. Но брать их домой – хлопот не оберешься. Немного переждет, одноглазый полифем, и пустится в новые странствия.
Ну и хорошо, что не ослеп: водить его решительно некому. Покуда возился с глазами, ни на кого не похожая девочка вышла замуж в Испании. Но до Зырянова эта информация никогда не дойдет. Даже до меня дошла частично. Всё, что знаю, я сказала. Еще вижу: Зырянов сидит слушает со старой немецкой пластинки шубертовские песни Миньоны. Потом еще долго сам себе вычитывает вслух:
Nur wer die Schnsucht kennt,
Weiβ, was ich leide
Allein und abgetrennt
Von aller Freude.
За стеной храпит толковый, надежно приземленный Артем. Живы будем – не помрем.
Трюх, трюх, рюкзак. Оттягивайте руки, сумки. Надо поспеть за вечер в две тусовки. Придет к шапошному разбору – добрым людям спать пора. Разложит наспех книги где попало: на пианино, на столах, на стульях. Начнет рекламировать срывающимся голосом. (А чтоб вы пропали, Пастернаки и Мандельштамы.) Продаст одну, ну две – и снова в темноту. Домой, если это можно назвать домом. В квартиру к бывшей жене, как раз к скандалу. Закроется в комнате, на которую не имеет никаких юридических прав, по нонешним законам о собственности. В комнатушке, до потолка заваленной книгами. Кончился книжный дефицит – иссякла его фарцовка. И московский демографический перекос ушел в прошлое. Мужчины больше не калымят у черта на рогах. Все тут, свои и чужие. Бери – не хочу. Строительный бум в преддверии экономического чуда.
