Становление | страница 7
Но вот беда – эта первоначальная эйфория быстро проходит. И подсознательно нашего свободолюбивого пионера начинает что-то мучить. Какое-то смутное беспокойство появляется. Вот уже и вечер близится, вот и смеркаться начинает, да и дождик стал накрапывать – и в лесу становится как-то зябко, тревожно, неуютно. А там, в лагере, все сидят в теплой столовой и уминают на ужин традиционную противную кашу… Скоро протрубят отбой… А каша-то хоть и отвратная, но зато можно вволю покочевряжиться перед вожатыми, изображая отсутствие аппетита, можно получить за это дежурный втык, а потом перед сном покидаться подушками с ребятами, а ночью намазать девчонок зубной пастой. Все распланировано, вся ясно и понятно, все привычно и известно. А здесь, в лесу, что? Свобода? Это не свобода, это ужас!
И вот уже горе-беглец несется обратно в лагерь, кается и разыгрывает сцену под названием «Возвращение блудного сына».
Примерно то же самое происходит и с человеком, уволившимся с опостылевшей работы. Сначала его охватывает восторг, и какое-то время он пребывает в возбужденно-радостном состоянии: больше не надо вставать в шесть утра, не надо штурмовать переполненный вагон метро, не надо тоскливо отбывать восемь часов в присутственном месте. Вместо всего этого можно заняться множеством любимых дел – книжки читать, вышивать салфетки, ходить за грибами. Да разве мало на свете интересных занятий? Но через некоторое время дает о себе знать эффект «американской горки»: из эйфории человек скатывается в депрессию. Оказывается, ни одно из любимых занятий его больше не радует, потому что жизнь его потеряла былую заполненность. Но заполненность-то эта была лишь внешней – ее формировали внешние обстоятельства: необходимо было вставать ни свет ни заря, ехать на работу, сидеть там до обеда, потом идти в столовую, потом снова сидеть за столом до конца рабочего дня, в шесть часов вставать и ехать домой. Человек не задумывался над тем, что во всех этих механических передвижениях не было никакого внутреннего смысла – смысла для личного, собственного развития этого человека. Смысла не было, но иллюзия заполненности была. Жизнь была заполнена извне навязанным человеку порядком вещей. Когда из нее убрали эту внешнюю схему, оказалось, что заполнить свою жизнь изнутри – собственным душевным содержанием, собственными целями, задачами и поступками – человек не может. Он не готов к этому, потому что по-настоящему глубокого и серьезного внутреннего содержания у него нет! И вот он уже снова спешит устроиться на ненавистную работу, снова жаждет вписаться в какую-то схему, только чтобы не оставаться наедине со своей внутренней пустотой.