Но как-то вечером леди Айлей вдруг появилась на балу в ожерелье, состоявшем не менее чем из восьми нитей бриллиантов, скрепленных изумительной бриллиантовой подвеской в форме груши. Именно тогда она мимоходом заметила, что, по ее мнению, женщина должна ночью соперничать с Млечным Путем. «Мы даем детям молоко, а благородным леди – бриллианты», – добавила графиня.
К тому времени, как Тео исполнилось двадцать три года, ее муж отсутствовал уже около шести лет. И ни один сыщик с Боу-стрит – правда, некоторые еще не вернулись в Лондон – не смог раздобыть о нем каких-либо известий. Тео всегда отвечала тем, кто ее спрашивал об этом, что ее муж «потерялся, как может затеряться мерзкий серебряный канделябр, подаренный двоюродной бабушкой».
Однако в глубине души она переживала. «Ведь молчание несвойственно Джеймсу? – спрашивала она себя. – Или я ошибаюсь?» Конечно, он отличался свирепым нравом – почти таким же, как у его покойного отца, и гнев мог заставить его жить в чужой стране, не вспоминая о своей прежней жизни. Но стал бы он предаваться гневу так долго? Неужели ему не захотелось бы вернуться домой и объясниться с ней начистоту?
А может, он обрел где-то за морями другую жизнь и другую… жену? Может, даже взял себе другое имя?
Это была очень неприятная мысль, но все же лучше так, чем то, что предполагал Сесил Пинклер-Рейберн, следующий по очереди претендент на герцогский титул. Наследник ее мужа и его жена Кларибел появились в Париже через несколько месяцев после Тео, захваченные потоком светских щеголей, устремившихся из Лондона на континент (хотя Кларибел оказалась не по-светски заботливой матерью и предпочитала оставаться дома со своими малышами). Сесил стал одним из самых частых собеседников Тео, когда обнаружилось (к ее величайшему удивлению), что им обоим очень нравится находиться в обществе друг друга.
Но Сесил не сомневался: если бы Джеймс был жив, то сразу же вернулся бы в Лондон, узнав, что стал герцогом. И согласно логике Сесила, раз он до сих пор не вернулся, значит, его наверняка нет в живых.
Тео старалась не думать об этом. Она прекрасно проводила время во Франции. Разыскивая старинные ткани, она отсылала их домой, своим ткачам. Кроме того, добывала, где только можно, рисунки греческих изделий и узоров и отправляла их на «Керамику Ашбрука». Бывала она и при французском дворе. Но печальная правда состояла в том, что при каждом своем успехе она с тревогой спрашивала себя: а что бы подумал об этом Джеймс?
