Не в состоянии больше сдерживать эмоции, тяжким грузом осевшие на сердце, Эмили впала в истерику.
– Пожалуйста, прости за то, что сражалась против нас, Гэвин. Прости за то, что не боролась за нас, когда понимала, что мы должны быть вместе. Прости за то, что я больная разрушительница. Но больше всего… Я благодарю тебя за твою любовь. Спасибо за твои ямочки на щеках и за крышки от бутылок. Я уже никогда не смогу смотреть на кого-то, не думая о тебе. Спасибо за твоих глупых Янки и за твои остроумные комментарии. Я благодарна за твое желание ехать бог знает куда, чтобы встретить со мной закат. Спасибо за твое желание испытать в жизни и хорошее, и плохое, и непонятное.
Эмили остановилась и покачала головой, но, прежде чем она успела добавить еще что-то, раздался сигнал, оповещающий о том, что ее время истекло.
– Я очень жалею о том, что смогла дать тебе только плохое, – прошептала она, пустым взглядом упираясь в потолок и крепко прижимая телефон к груди.
За свои двадцать четыре года Эмили не раз испытывала странное чувство оцепенения, которое приходило как защита от всего, чего она не хотела принимать. Она позволила разуму отгородиться от яда, остановив жизнь на стоп-кадре. Это было время, которое она желала. И вдыхала его, словно сладкий запах роз. Это было оцепенение, о котором кто-то сказал бы: очищающее. Как бы то ни было, оцепенение, странным образом появившееся и осевшее в сердце, словно разросшийся сорняк, (как раз когда она, сидя в кафе на «Белла Люсина», считала и пересчитывала количество своих терзаний), было чем-то новым. Чем-то, чего она не хотела чувствовать.
216 часов… умирания.
12960 минут… потерянности.
777600 секунд… беспомощности.
День за днем её сосредоточенность, которая, казалось, поддерживалась прочными нитями надежды, умирала. Потеря. Даже во сне она видела Гэвина; и сны были опасными, напоминающими ей о том, что он ушел. Он стал туманом, который испарился в воздухе, забрав с собой все существо Эмили. Она была полностью разбита, но уверена, что по-другому уже не будет, Ей еще причиняло боль осознание, что он любил ее тогда, когда она меньше всего этого заслуживала. Нет. Она была не готова к этому, но еще понимала, что обязана прочувствовать каждый час, минуту и каждую секунду этого.
– Я приняла заказ у двенадцатого столика: снова выпивка, – произнесла Феллон, подсаживаясь к Эмили.
Сидя с опущенной головой и все еще погруженная в подсчет времени, проведенного без Гэвина, Эмили не ответила.
