Лирические произведения | страница 17



                             — Какая пора была!..
О, детство,
                  бегущее в памяти промельком!
В огне камелька
                                откипевший кофейник…
О, тихо качающиеся
                                      за домиком
прохладные пальмы
                                     кофейни.
Стоят и не валятся
                                    дымные,
                                                        старые
лачуги,
             которым свалиться пристало…
А люди восходят
                              и сходят, усталые, —
о, жизнь! —
                   с твоего пьедестала!

МОЯ АВТОБИОГРАФИЯ

Грифельные доски,
         парты в ряд,
сидят подростки,
         сидят — зубрят:
«Четырежды восемь —
         тридцать два».
(Улица — осень,
         жива едва…)
— Дети, молчите.
         Кирсанов, цыц!..
сыплет учитель
         в изгородь лиц.
Сыплются рокотом
         дни подряд.
Вырасту доктором
         я (говорят).
Будет нарисовано
         золотом букв:
«ДОКТОР КИРСАНОВ,
         прием до двух».
Плача и ноя,
         придет больной,
держась за больное
         место: «Ой!»
Пощупаю вену,
         задам вопрос,
скажу: — Несомненно,
         туберкулез.
Но будьте стойки.
         Вот вам приказ:
стакан касторки
         через каждый час!
Ах, вышло иначе,
         мечты — пустяки.
Я вырос и начал
         писать стихи.
Отец голосил:
         — Судьба сама —
единственный сын
         сошел с ума!..
Что мне семейка —
         пускай поют.
Бульварная скамейка —
         мой приют.
Хожу, мостовым
         обминая бока,
вдыхаю дым
         табака,
Ничего не кушаю
         и не пью —
слушаю
         стихи и пою.
Греми, мандолина,
         под уличный гам.
Не жизнь, а малина —
         дай
               бог
                    вам!

МАЯКОВСКОМУ

Быстроходная яхта продрала бока,
растянула последние жилки
и влетела в открытое море,
пока от волненья тряслись пассажирки.
У бортов по бокам отросла борода,
бакенбардами пены бушуя,
и сидел, наклонясь над водой, у борта
человек, о котором пишу я.
Это море дрожит полосой теневой,
берегами янтарными брезжит…
О, я знаю другое, и нет у него
ни пристаней, ни побережий.
Там рифы — сплошное бурление рифм,
и, черные волны прорезывая,
несется, бушприт в бесконечность вперив,
тень парохода «Поэзия».
Я вижу — у мачты стоит капитан,
лебедкой рука поднята,
и голос, как в бурю взывающий трос,
и гордый, как дерево, рост.
Вот вцепится яро, зубами грызя
борта парохода, прибой, —
он судно проводит, прибою грозя
выдвинутою губой!