В любом случае фашизм направлен против той части идентичности, которую человек в себе не может изменить. То есть человеку не оставляют выбора. При обычном авторитарном (тоталитарном?) режиме выбор есть: или скорректировать свои взгляды в публичном пространстве, или стать жертвой режима. Отличие фашизма в том, что он не оставляет человеку даже этого «или». Именно поэтому отождествление коммунизма при всех его недостатках и преступлениях с фашизмом – грубейшая ошибка, и теория «двух тоталитаризмов» Ханны Арендт является в этом смысле абсолютно кощунственной. Дело в том, что фашизму, в отличие от коммунизма, человеческая личность не нужна даже как объект подчинения. Ему нужно, чтобы её просто не было. Это «лишняя» личность. Она или мешает ему, поскольку заселяет лакомую территорию, или является звеном в пищевой цепочке, материальным ресурсом, кормовой базой, «органикой» (при классическом колониализме). Отсюда и облетевшее интернет предложение фашиствующего журналиста Буткевича на «свидомом» украинском канале: убить 1,5 млн жителей Донбасса. Дело не в том, что они «неправильные», дело в том, что они лишние. В основе фашизма лежит логика исключения: есть люди и есть не-люди.
В германском варианте фашизма мы легко найдём точно такую же идею изменения этнического состава «восточных территорий», которая вылилась в геноцид евреев и восточных славян, в особенности русских (см гл. о «восточном вопросе» в «Mein Kempf» и брошюру «Der Untermensch» («Недочеловек») [24]. Когда сегодня рассуждают о фашизме, нередко уделяют слишком много внимания стилистике, внешним эффектам, некой имперской помпезности, а не сути дела. Например, говоря о Гитлере, редко когда забудут упомянуть об Олимпиаде и фильме Лени Рифеншталь. Но как раз эта история – побочный эффект политики, не связанный с гитлеровским фашизмом. Это элементы имперского пиара, который был, есть и будет при любых режимах, фашистских и нефашистских. Олимпиада в Германии не добавила и не убавила там нацизма. Дело не в ней, а в «Унтерменше», «восточном вопросе», антисемитизме, газовых камерах, евгенике и «расовой чистоте». Но это либеральным критикам фашизма не очень интересно: они боятся узнать среди этих идей свои собственные.
Помимо имперской эстетики либеральные критики любят ссылаться на «культ силы», «подчинение личности коллективу, скреплённому “идеей”», на саму эту «идею» (читай: сверхидею). Всё это явления частично нейтральные, частично негативные. Но к фашизму они имеют либо косвенное отношение, либо вовсе никакого. Подчинение личности коллективу или части коллектива, скреплённого идеей, существует при любом режиме. На иных условиях коллектив просто не существует. Жёсткость («авторитарность») подчинения может быть разной. Но в случае с фашизмом дело не в самом подчинении или «идее», а в кастовости, то есть в изначальных статусных различиях разных частей общества (коллектива) по отношению к этой самой идее.
