— Павлик! Человечек! Иди к нам, душечка! — несётся со всех сторон.
Я вам уже говорил про закуску. Да не разглядел разных помидорчиков, студенька со хреном, крабушек, деточек, горками! Вот это — настоящая еда. А между всем этим натюрмортом — стаканчики, лафитнички, чарочки славянские, рюмочки хрустальные, мерзавчики высокие, узкие… Гранёные, тонкостенные, с каёмочками, с золочёными горлышками…
А поверх, поверх: горящие волчьи глаза, пальцы-когти, длинные, страшные, и пальцы-присоски, как у тритонов. И рожи — под пыткой таких не увидишь.
— Чичир, а Чичир! — зовёт по-матерински тётя Клёпа из кухни.
Боже мой, до чего же здесь уютно!
— Чичирёнышек! — дёргают гости огромную розовую тушу в дальнем конце стола. Щёки стекают по круглым плечам, рубашка розовая, весь — месяц молодой, глаз не видно. — Иди, Чичирёнышек, на кухню свининку пластать…
Чичир катится на кухню, а гости пока что обмениваются впечатлениями, сплетничают.
Если закрыть глаза, то кажется, что сидишь ты в приличном солидном обществе после какого-нибудь торжественного съезда, на банкете, в ожидании первого торжественного спича.
Чичир бегает туда и обратно с тонко распластанной поросятинкой и жрёт её потихоньку.
— Раушка, ты чего будешь пить: саперави или финьшампань?
— Нельзя ему этого, оппысается ночью.
— Приготовьте ему лучше сосисочку.
— Пива хочу! — требует гидроцефал.
— Да мало того: китайцы ещё требуют свою древнюю территорию им отдать…
— По-моему, это лучше всего…
— Что «лучше всего»?
— А задушить его подушкой — вот чего!
Наконец, в трапезную торжественно вплывает тётя Клёпа, несравненная тётя Клёпа, в своём светло-зелёном платье со шлейфом и маленьким изумрудным георгином у горла.
— Мамочка! Королева! — волнуются гости, и я вместе с ними.
Её ведут в красный угол, во главу стола, под высокое венецианское окно русской работы. Перед тётей Клёпой ставится, конечно, золотой прибор. Она слегка, как и всегда, впрочем, взволнована, её длинное, красное, с угольными лохматыми бровями, страшноватое лицо смягчено сейчас материнской нежностью и добротой. На гладковыбритом подбородке подрагивает коричневая мушка-бородавка. Я до сладострастия люблю эту мушку. Пальцы — натуральные пальцы царицы — перетянуты перстнями.
Двигая кадыком перед спичем, тётя Клёпа взволнованно передвигает вилки и ножи, потом мигает Чичиру, чтобы раскупоривал бутылки, и встаёт.
Гогот, как с горы, скатывается до чистой тишины. Только чуть-чуть, через равные промежутки времени из-под стола доносится мелодичный звон; это Чичир извлекает пробки.
