— Угу.
Он меня знает.
Под ногами вдруг начинает со звоном лопаться битое стекло. Хитро устроено. Железная сигнализация. Какой это век?
Вот мутно вырисовывается что-то вроде сортира. Правильно.
Кто же тут догадается, что это и есть ход в дом.
По железным ступенькам спускаюсь под землю и иду, нащупывая мокрую трубу, протянутую вдоль стены подземного коридора вместо перил. Наверно, тут был ход в бомбоубежище. Кончилась труба.
Теперь куда же?
— Налево! — оглушительно каркает чей-то птичий голос.
Ну и ну! Шагу не ступишь — кругом часовые. Налево — так налево. Опять какой-то очень крутой лестничный ход, но теперь наверх. Неожиданно с визгом распахивается дверь. На пороге — маленький гидроцефал. Его огромная прозрачная голова легко катается на плечиках, словно презерватив. Но он — хороший парень.
Он хлопает маленькими тупыми ладошками и разевает жабий рот:
— Тётя Клёпа! Паша пришёл!
— Ну, веди, веди его скорей, Раушка! — доносится издалека, из внутренних покоев жилища низкий, бархатный голос тёти Клёпы.
Гидроцефал доверчиво берёт меня за палец своей коротенькой лапкой. Мы идём прихожей, тёплой, пахнущей керосином и капустой. Она завалена старыми корытами, вёдрами, какими-то котлами, обломками граммофонов.
В кухне, где, видать, идут жаркие приготовления к столу, на нас с воплями набрасываются бородатые женщины, какие-то милые безволосые старичонки. Огромный мясник с кровавыми лужицами вместо глаз рубит что-то свежее, отчаянно глядящее человеческими глазами.
Раушка вдруг сжимает лапками височки, жёлтые глаза его наполняются слезами:
— А где моя баночка? — слезливо тянет он. — Я хочу писать!
— Ты кто такой? — визжат бородатые женщины и щиплют, шлёпают меня по ягодицам. — Чего пришёл?
— Бонжур, Пашенька! — радостно поёт тётя Клёпа, с шелестом вплывая в кухню. Она протягивает мне для целования белую, холёную и очень тяжёлую длань лебедем.
— Здравствуйте, мамочка. А я, как всегда, без опоздания, — приветствую я тётю Клёпу после целования.
— Умница ты мой, шерамишечка. Разденьте его, грубияны! — говорит она старичонкам и бородатым женщинам. — Раздевайся, Павлик. Пальто давай вот сюда, на крюк. Замёрз? Ну, сейчас погреешься. Иди, иди, лысый, открывай консервы!
Её большая зелёная грудь колышет теплый воздух возле моего лица. Она дышит мне в темя, хватает горячими цепкими пальцами мои руки, плечи… Так вкусно пахнут её подмышки! А её гости расстёгивают меня, стаскивают рукава, а кто-то даже залезает ко мне в штаны, и галдят.
