– и, чтобы превозмочь эту мысль, я повторил:
– Что маме скажем?
Сестра наконец шевельнулась, повернулась ко мне – только лицо, туловище было по-прежнему обращено к дороге. Это лицо было нейтральным, без всякого выражения, почти неузнаваемым. Что касается тембра ее голоса, он был каким-то механическим – так говорит кукла, когда дергаешь за веревочку у нее на спине.
– Скажи что хочешь. Я туда не пойду.
– Как? Хочешь поехать обратно?
– Я должна вернуться к себе. Меня там кое-кто ждет.
– Лили… ты не думаешь, что мы должны поговорить обо всем этом?
– Папа прав. Ты прав. Все сказано. В каком-то смысле все встало на свои места.
Напряжение, накопившееся во мне, слегка ослабело. Лиз разделяла мое чувство – закрытая глава, и в некотором смысле это меня успокоило. Вместе мы закрыли старое дело. Наверняка тишину, сверхъестественное молчание, породило именно это: огромная папка с прошлым только что убралась с полки и из нашей жизни, мы наконец перестанем натыкаться на нее, а она – беспрестанно сваливаться нам на голову, пока мы блуждаем на ощупь в склепе некоей истории, которую нам не удавалось прояснить вплоть до сегодняшнего дня. Отец был трусливым и чувственным человеком, который безрассудно влюбился; я мог бы понять его как любовника, но не как отца. И этот человек теперь – старик, близкий к тому, чтобы окончательно потерять рассудок, его память обречена постепенно пустеть, словно выливаясь через кран. Это было ужасно. Но некоторым образом это нас успокоило. Если он перестанет думать о нас – а рано или поздно это обязательно случится, – то и мы, быть может, сможем не думать о нем. В этой мысли была надежда, свет на границах мрака.
– Но даже если он не будет знать, что я его дочь, – прошептала Лиз, – я-то всегда буду знать, что он мой отец. Это ведь несправедливо, верно? Ты не находишь, что это совершенно несправедливо?
Ее эмоции вновь вырвались на поверхность, черные, но успокаивающие, – она все-таки была живой.
– Помнишь, как ты приходила меня пугать?
– Что?
– Годами. Это длилось годами, Лили… Ты приходила в мою комнату и говорила не своим голосом, словно… словно кто-то в тебя вселился.
Она покачала головой:
– Малыш, понятия не имею, о чем ты.
– Не могла же ты забыть такую шутку? Да это и была не шутка… Это была пытка.
– Да что я говорила-то?
– Не знаю. Это было похоже на иностранный язык. В любом случае – я затыкал уши.
– Уверяю тебя, Нат, я совершенно не понимаю, о чем речь. Мама рассказывала, что в подростковом возрасте у меня случались приступы сомнамбулизма… Похоже, я еще и сегодня говорю во сне. Во всяком случае, так мой мужик утверждает.
