Мне захотелось вернуться домой, Кора, даже не представляешь как. Мы собирались уехать 28-го, во вторник после полудня, но я уже начал подумывать об обмене билетов. Тем не менее я был обречен остаться завтра на эту встречу с Тома – воскресным призраком. Да и наши дети, казалось, развлекались, радуясь снегу и свежему воздуху, по крайней мере, когда Лиз всех не душила.
– Пап, а что с тетей Лили? – спросил Колен, слегка разочарованный этим повальным бегством из-за стола.
Я пожал плечами:
– Не знаю. Проблема с приятелем. У вас ведь такое тоже бывает, верно?
– Постоянно! – воскликнула Солин. – Но всегда с одним и тем же!
И совершенно синхронно оба заявили с легким испугом в голосе:
– С Нельсоном!
Нельсона я знал уже пять лет – здоровяк в два раза больше их, противный мальчишка, обормот, который плохо говорил и плохо выглядел в своих красивых шмотках, каждая из которых наверняка обошлась в минимальную зарплату. Нельсон-ничего-не-боится. Остальные дети звали его так потому, что он сам это вечно твердил. Чертов Нельсон.
– Может, вам стоит подарить свои рисунки?
– Нельсону?
– Да при чем тут Нельсон? Тете Лиз.
– Ладно, а почему?
Я встал, чтобы достать их рисунки с барной стойки.
– Ну, не знаю, вы же ее нарисовали… Это наверняка доставит ей удовольствие.
Близнецы переглянулись, и я услышал – точнее не услышал – этот их странный молчаливый язык, беззвучный код. Колен открыл рот, потом Солин, потом опять Колен, но не вылетело ни звука.
– Ну, так что, ребята? Это всего лишь предложение. Если не хотите, вы не обязаны… Просто это было бы мило, вот и все.
– Но, пап, – произнесла наконец Солин, – это не тетя Лиз…
– Вот как? А кто же тогда?
– Это Тина.
Опять она. Я понятия не имел, кто такая эта Тина. Никогда о ней не слышал.
– Ладно, Тина так Тина. А могу я узнать, кто это?
– Девушка со второго этажа. Которая живет в нашей комнате.
Ошеломленный этим заявлением, я потребовал объяснений. Они отвели меня в подозрительную комнату, гостеприимную, как айсберг. Одна из розоватых полупрозрачных пленок отклеилась и хлопала теперь на ветру, билась в шторах, как крыло птеродактиля. Я худо-бедно закрепил ее снова, а Солин тем временем вытащила из-под своей подушки какой-то клочок бумажки и протянула мне. Это оказалась фотография, точнее, обрывок фотографии, левая ее часть: старый разорванный полароидный снимок, пожелтевший и немного липкий. Мне понадобилось какое-то время, чтобы узнать своего отца, отца моих четырех лет, в купальных плавках. Он держал за талию какую-то женщину, но как раз она-то и была оторвана; от нее почти ничего не осталось, лишь прядь рыжих волос рядом с отцовским плечом да кусочек бледного тела с каким-то зеленым отблеском, наверняка лямкой купальника. Фото было сделано на пляже, необъятном и усеянном большими приливными лужами, как на западном или, быть может, нормандском побережье.
