— Нам следовало ехать в другое место... Эта дорога наводит на меня тоску... Я не люблю авто... Как же все вокруг грустно и отвратительно...
И она с любовью, горечью и тревогой смотрела на холодное лицо неподвижно сидящего рядом Макса.
В полночь они остановились поужинать в пустой гостинице.
Они ели, а Элен ждала, втайне радуясь их ссоре, уже незаметной, но еще не остывшей, словно тлеющий в пепле огонь.
— Надо быть совершенно не в своем уме, чтобы ехать в такую даль!
— Отчего же вы не остались в Париже?
— Клянусь, я в последний раз поехала с вами!
— Вы утомляете меня! Какая же вы эгоистка... Сами на диете... Вам наплевать, что остальные умирают с голоду!
— Не грубите в присутствии моей дочери!
— Я не грубиян, это вы сумасшедшая!
Элен с улыбкой наблюдала за ними. Она нарочно воскрешала в памяти те недалекие времена, когда, так же сидя между ними, она с ужасом примечала каждое их движение, подскакивала от каждой резкой ноты в голосе, зная, что мать, как всегда, сорвет злость на ней или на беззащитной мадемуазель Роз... Теперь ничто на свете не заставит ее страдать...
Сверкая красивыми зубами, она уплетала омлет с салом и холодным мясом, запивала хорошим вином и, тихо радуясь, слушала перебранку, которая уже не пугала ее, как однажды театральный гром перестает наводить ужас на ребенка. Словно ударами дубин, они лупили друг друга пошлыми словами, выискивали в них так называемый скрытый смысл, повторялись, вспоминали то, что было год, пять лет назад, безжалостно копались в каждом слове, стараясь отыскать те, которые легче превратно истолковать.
«И эти двое когда-то любили друг друга», — с презрением думала Элен.
Однако она была пока слишком молода, чтобы увидеть истекающую кровью, агонизирующую, но еще живую любовь Макса и его престарелой любовницы.
«Когда же это случилось? — размышляла она. — И до чего быстро... Он ведь так ее любил... Вероятно, в Финляндии, когда я была влюблена в Фреда и ничего не замечала...»
Она злорадно наблюдала за ними. Белла оттолкнула тарелку и разразилась рыданиями; слезы катились, размазывая румяна; когда-то ее рыдания, как яд от незаметных укусов, проникали в самое сердце Макса. Теперь же он шипел сквозь зубы, яростно озираясь по сторонам:
— Довольно! Вы выставляете меня дураком! — Он со злостью оттолкнул стул. — Ах, как же мне это надоело!.. Пойдемте, если вам угодно!.. Пойдем, Элен!..
Пока Белла, все еще плача, пудрилась над своей тарелкой с остатками еды и скорбно считала каждую проступившую от слез морщинку, Макс с Элен ждали ее на крыльце, залитом лунным светом.
