.
Девушки учили Элен шить и вышивать. Она чувствовала себя умиротворенной и счастливой, вновь обретая здоровье и бодрость; благодаря снегу, ветру, долгим пробежкам по лесу ее лицо порозовело и посвежело; проходя мимо зеркала, она украдкой, с застенчивой улыбкой бросала взгляд на свое отражение.
— Эта малышка меняется на глазах! — говорили женщины, с нежностью глядя на нее. — Удивительно, какое у нее теперь здоровое личико!
Больше всего Элен нравилось проводить время в компании мудрых матрон, которые, поджав губы, слушали истории баронессы Леннарт, толковали о своих детях, обменивались рецептами варенья; склонившись под лампой, они вырезали маленькими позолоченными ножницами тонкие узоры на полотняных лоскутках. Вдалеке пылал растущий огонь пожара...
Субботними вечерами они ездили в деревню смотреть на танцы красногвардейцев[14] и прислуги. Они бочком забирались в крестьянские сани, застеленные мехом и бараньими шкурами, потому как сидеть всем вместе в них было тесно, и ехали, при каждом толчке наваливаясь друг на друга.
Мадам Рейс оставалась дома с малышами, однако ее муж ни за что на свете не пропустил бы местный «бал». Он брал с собой старшего сына, но поручал его госпоже Хаас, а сам устраивался в санях возле Элен. Улыбаясь, он пытался в темноте взять ее за руку, тихонько снимал варежку из толстой грубой шерсти и сжимал ее тонкие, чуть дрожащие пальцы. Элен с колотящимся сердцем смотрела ему в глаза; его лицо было освещено лунным светом и коптящим, дрожащим огнем фонаря, висевшего на перегородке саней. На трепещущих, по-женски чувственных губах Фреда читались ирония и нежность; его шапка покрывалась кристалликами сверкающих твердых снежинок. От усталости Элен закрывала глаза; она бегала и играла в снегу целыми днями напролет. Когда не было санок, они со всей силы толкали с вершины холма распряженные сани, которые непременно задевали занесенный снегом камень и, перевернувшись, оказывались в глубокой, заросшей колючим кустарником рытвине, в мягком густом снегу... Элен вновь обрела мальчишеские замашки, страсть к опасным играм и хулиганству.
Субботние балы проходили на гумне, где сквозь щели между досками потолка, как в рождественских яслях, виднелось черное небо, слабо освещенное мерцающими звездами. Оркестранты с барабанами и трубами усаживались верхом на лавки; мужчины танцевали, задрав вверх стволы заряженных ружей; широкие тесаки с плоскими лезвиями, насаженными на рукоятки из оленьих копыт, для охоты на медведя, раскачивались на их поясах; они топали сапогами по дощатому полу, и из-под него от сена, которое хранили в подвале, поднималось ароматное облако. На девушках были красные передники, и, всячески подчеркивая свою преданность красным, они вплетали в русые волосы алые ленты, а под задирающимися в танце платьями можно было разглядеть нижние юбки красного цвета.
