в упаковочной бумаге валялись в углу; севрские статуэтки, маленькие розовые тарелочки из тонкого стекла с изображениями людей и цветов грудой лежали в серванте; Белла купила их на распродаже неделю назад, но они так и остались тоскливо стоять в соломенной упаковке, завернутые в папиросную бумагу. Как и тома на книжных полках, в переплетах с гербами, купленные по цене за метр, которые никто, кроме Элен, не открывал.
Белла шутила:
— Где бы еще раздобыть портреты предков?
Только меха из Сибири были новыми. Элен видела брошенные на стол шкурки горностаев, видела, как жадные руки теребили тонкий мех мертвого животного перед тем, как пришить его к воротнику материнского пальто.
— Александр Павлович...
— Соломон Аркадьевич...
Во время разговора Шестов презрительно щурил глаза и с опаской поднимал свою похожую на яйцо голову, с редкими, напомаженными светлыми волосами, как будто брезговал дышать одним воздухом с этими подозрительными евреями. Сливкер платил ему таким же уничижительным, но все-таки более сдержанным взглядом.
Вся столовая была заставлена цветами, большими букетами, которые присылали жене Кароля. С начала войны он очень разбогател, поэтому все старались подольститься к нему.
Садясь за стол, Белла взяла красную розу и прикрепила ее к бутоньерке Макса. Кружевной пеньюар распахнулся на ее красивой груди, она неторопливо поправила его.
Вслед за дворецким вошла служанка с серебряной супницей, украшенной гербом Безбородко, бокалы были из хрусталя баккара, с надколотыми краями, но всем было все равно, каждый чувствовал, что это богатство испарится, улетучится так же быстро, как и появилось.
Мадемуазель Роз наклонилась к Элен и тихонько спросила тревожным голосом:
— Ты читала газеты?
— Да, все по-прежнему, — грустно ответила Элен, — наши не продвинулись ни на йоту...
— Вы не понимаете, война — это наша огромная удача. Сегодня вы играете бумагами, которые завтра будут стоить дороже, — сказал Сливкер, протягивая руку к пахучим маленьким темно-красным розам, украшавшим стол. — Во время войны выгодно иметь оружие, боеприпасы, артиллерийские орудия, пушки, не говоря уже о том, что это наш патриотический долг.
Шестов небрежно бросил резким и властным голосом:
— А если война через месяц кончится?.. Мы останемся с целым арсеналом на руках...
— Если бы речь шла только о завтрашнем дне, — смеясь, ответил Сливкер, отодвигая пустую тарелку.
Сын министра с аристократическим презрением глядел на него сквозь монокль, который он только что вынул из кармана, неспешно и нежно, как цветок, покрутил, затем, сморщившись всем лицом, вставил в глазницу. Он наклонился к Белле и любезно произнес по-французски:
